Подруга загадочно помалкивала всю дорогу. По всему видно, что знала она гораздо больше, чем сказала. Её круглое, скуластое лицо так и светилось хитростью – мол, в кой-то веки ей ведомо что-то, что неведомо шаманке. И той это нравилось всё меньше и меньше. Но расспрашивать подругу Таскув не торопилась. Неприятное предчувствие томилось в груди, и потому хотелось отодвинуть момент знания подальше.
В пауле было едва уловимо неспокойно. Слишком громкие разговоры слышались из домов, слишком много людей попадалось навстречу для ночного времени. И все, как один, с любопытством поглядывали на Таскув, и чудилась в их глазах такая же таинственность, как в глазах Эви. Будто сговорились…
В чуме старейшин горел огонь, отчего его стены из оленьей кожи и войлока слегка светились теплом. Покрывали его крупные узоры из меха волка, чтобы привлечь добрых духов и отогнать злых. Чтобы не могли они смутить умы людей, что находились внутри. Слишком важные дела там порой вершились.
Жили-то вожди рода в таких же избушках, что и другие вогулы, а вот проводили советы по-старинке – в чуме. Его и собрать можно да с собой увезти, коли придётся с места сниматься. Такое в стародавние времена случалось часто, когда теснили их племя на север кочевые захватчики с южных Мугоджар и зыряне с запада.
Таскув уже приоткрыла дверь чума, когда заметила, что подруга, проводив её, повернула назад.
– Ты куда?
– А мне там быть нельзя. Так сказали, – Эви с сожалением развела руками и тут же убежала прочь.
Таскув только и глянула ей вслед, а потом вошла внутрь.
Трое старейшин полукругом сидели на циновках у костра, разведенного в серёдке чума. Тихо они о чём-то говорили между собой. У стен стояли самые уважаемые люди паула. Тут же был и отец. Он сразу перевёл на дочь взгляд, и там отразилась непонятная ей надежда.
Неспроста всё. Никак с теми чужаками всё связано. Неужто Унху проговорился, что и она их видела?
Старейшины замолкли и все одновременно посмотрели на Таскув.
– Здравствуй, светлая аги, – с кивком обратился к ней почтенный Альвали.
Пусть его волосы уже подёрнулись паутиной седины, в свои лета он по-прежнему сохранил ясный разум и силу тела, хоть давно уже не охотился вместе с молодыми.
Таскув склонила голову.
– Пусть никогда не оскудеют пастбища, где пасутся твои олени, Альвали. И не тронет огонь лесов, где сыновья твои ловят зверя.
Старик одобрительно улыбнулся. От набрякших век в стороны разбежались благодушные морщины. И другие старейшины покивали на уважительное приветствие.
– Прости нас, аги. Но мы позвали тебя в столь позднее время, чтобы ты помогла оградить наш паул от беды.
Он махнул рукой воинам у двери. Они вышли, но скоро вернулись, ведя под локти двоих чужаков из тех, кто на тайной тропе ей встретился. И внутри похолодело, когда в одном Таскув узнала своего давишнего пленителя. Руки мужей были связаны за спинами, но казалось, они настолько могучи, что лишь небрежно двинут плечами – и верёвки разорвутся, точно травинки. Ростом они оказались на полголовы выше всех, кто здесь стоял.
Второй пленник был старше невольного знакомца Таскув, но чуть помоложе её отца. Он мрачно смотрел перед собой и достоинства не терял, несмотря на то, что связан. Его пепельно-русые волосы до плеч не несли нитей седины, лицо, рубленое и твёрдое, как у идола, ещё не покрывали морщины, но глаза выдавали каждую нелёгкую зиму, что ему довелось прожить. Так обычно выглядят вожди.
Схваченные вогулами мужчины явственно походили друг на друга. Знать, родичи. Оба по виду воины, хоть оружие у них уже отобрали: но это всегда заметно по особому наклону головы, осанке и выражению глаз. А ещё по силе, что упругими, точно тетива, волнами всегда исходит от мужей, не раз за свою жизнь проливших кровь. Свою или чужую.
Молодой пленник с живым интересом оглядел Таскув и улыбнулся. Узнал. Да к тому ж маленькая по сравнению с ним – едва до плеча достанет – шаманка, верно, казалась ему забавной. Приятная та улыбка вышла, добрая и только слегка лукавая, будто то, что он оказался в плену, его, скорее, веселило. И Таскув вдруг стало совестно за то, что родичей переполошила, неприятности на гостей навела.
– Охотник Унху сказал, что они пришли тропой, которую знает только наше племя и остяки, – позволив всем вокруг хорошенько разглядеть пленников, продолжил старейшина. – Их больше, мы привели только вожаков. Мы не знаем замыслов их и не видим истинных лиц. А за этими личинами могут скрываться злые духи.
– И чем же я могу помочь, почтенный Альвали?
– Ты видишь то, что не видят другие. Мы хотим, чтобы ты выяснила, кто они на самом деле: люди или духи. И тогда мы сможем решить, как поступить дальше.
Таскув и так видела, что незнакомцы вовсе не злые духи, но старейшины не поверят, если она скажет об этом без проведения нужных ритуалов. Среди них есть “знающий” – и он проследит, чтобы всё прошло, как надо. И если возникнет хоть тень сомнения, пленников вряд ли ждёт завидная участь.
– Скажите, кто вы есть, – обратилась Таскув к старшему на их языке.
Говорить на нём её научила мать, а ту – бабушка Тори-эква. Когда-то, ещё до переселения в долину Ялпынг-Нёра, вогулы много знались с чужеземцами, которые тогда пришли с запада на больших лодках по рекам и верхом на лошадях – по земле.
Воин, кажется, удивился. Но с должным уважением он наклонил голову и проговорил размеренно:
– Я воевода Муромского князя. Зовут меня Отомаш. Я со своими людьми пришёл с юга по велению дружины княжича Ижеслава Гордеича. С ним случилась беда. Его всё больше одолевает неведомая хворь. Он много дней лежал в лихорадке, и до нашего отъезда ему не стало лучше. Мы боимся опоздать. Дружинный лекарь бессилен, как и волхв. Но мы услышали, что есть в вашем племени умелая кудесница, которая может излечить от многих болезней. Потому и пошли сюда. А тропу показали нам ваши соседи из рода Мось. По ней мы добрались гораздо быстрее. Со мной мой сын Смилан, – он кивнул на второго пленника. – Мы никому не хотим зла. И уж, верно, мы никакие не духи.
Старейшины мрачно выслушали рассказ того, кто назвался воеводой Отомашем. Не все поняли каждое его слово, но любой из них хоть немного, но знал чужеземный язык.
– А откуда нам знать, что вы соседей наших не околдовали? – высказал сомнение другой старейшина. Тот самый “знающий”, старик прескверного нрава. На его сморщенное, словно осенний лист, лицо легла тень подозрительности. Остальные согласно покачали головами.
Таскув подавила вздох. Не дождется её сегодня Унху… И обиду в чёрных глазах затаит неизбежно.
– Нечем нам доказать это, верно, – повёл плечами Отомаш, а сын его сдвинул брови, но взгляда не опустил, мол, нечего нам скрывать.
С вызовом он посмотрел сначала на старейшин, а затем и Таскув, будто она тоже в чём-то их обвинила. Хоть она просто хотела предупредить родичей. А теперь получается, от неё их судьба зависит. От шаманки, которая по молодости даже бубен себе ещё не смастерила – прабабкиным пользовалась, покуда восемнадцать зим не справит. Как она скажет после обряда, так и будет: скажет – люди, извинятся старейшины, примут гостей с радушием, а скажет – духи, живыми им из паула не выйти.
