ему на блюдечке. Льстецы и подхалимы, вероятно, денно и нощно соперничают за его внимание, так что теперь мне вряд ли бы дозволили целовать подол его мантии.
Спрайт взлетает вверх и устремляется прочь. К счастью, она проносится мимо дерева, в ветвях которого прячусь я. Устраиваюсь поудобнее, готовясь наблюдать за тем, что случится дальше.
Этой ночью к дереву приходят три человека. Первый – юноша с волосами песочного цвета; мы с ним вместе учились в четвертом классе, за год до того, как меня забрали фейри. Его пальцы дрожат, пока он бечевкой привязывает к ветке клочок бумаги. Вторая – сгорбленная старушка, то и дело вытирающая рукой заплаканные глаза. К тому времени, когда она проволокой закрепляет записку на дереве, бумага успевает промокнуть от ее слез. Третьим появляется веснушчатый широкоплечий мужчина. Козырек бейсболки так низко надвинут на лоб, что скрывает большую часть его лица.
Он приходит сюда вот уже третий раз, поэтому, как только приближается к дереву, из тени появляется глейстиг. Мужчина охает от страха. Он не верил, что все это правда. Мало кто верит. Люди сами делают из себя посмешище: глупо реагируют, приходят в ужас, издают странные звуки.
Глейстиг требует, чтобы мужчина поведал ей, чего хочет, хотя он уже трижды написал свое желание на трех разных записках. Мне кажется, она даже не утруждает себя тем, чтобы их прочитать.
А вот я читаю все до единой. Этому мужчине нужны деньги, потому что он заключил какую-то неудачную деловую сделку. Если он не сможет их раздобыть, то потеряет дом, и тогда от него уйдет жена. Он шепотом рассказывает об этом глейстиг, беспокойно покручивая на пальце обручальное кольцо. В ответ она называет ему свои условия: каждую ночь в течение семи месяцев и семи дней он должен приносить ей кусочек свежей человеческой плоти. Он может резать собственное тело либо чужое, как ему больше нравится.
Он соглашается – нетерпеливо, отчаянно, безрассудно – и позволяет глейстиг завязать на его запястье заколдованный кожаный ремешок.
– Я сшила его из своей кожи, – сообщает она мужчине. – С его помощью я всегда найду тебя, как бы ты ни пытался от меня спрятаться. Ты не сможешь разрезать его ни одним ножом, созданным в мире смертных. Если не сдержишь обещание, он будет сжиматься, пока не рассечет вены на твоей руке.
Я впервые вижу на его лице паническое выражение, а ведь ему следовало с самого начала ощущать нечто подобное. Теперь уже слишком поздно, и какая-то его часть это понимает. Но секунду спустя он убеждает себя, что все в порядке, и осознание, на мгновение выглянувшее наружу, снова прячется в глубине его сердца.
Некоторые вещи настолько ужасны, что кажутся невозможными. Вероятно, вскоре он поймет, что худшие его опасения – лишь начало того, что они хотят с ним сотворить. Вспомнив, как пришла к этому сама, я надеюсь уберечь его от подобного опыта.
Глейстиг говорит веснушчатому мужчине собрать груду листьев и обещает превратить каждый из них в новенькую двадцатидолларовую купюру. У него будет три дня, чтобы потратить деньги, а потом они исчезнут.
В записке, которую он привязывал к боярышнику, сказано, что ему нужно сорок тысяч долларов. Это две тысячи листьев. Мужчина отчаянно мечется по ухоженному кладбищу, пытаясь набрать необходимое количество. Он находит несколько низких ветвей и срывает пару охапок, затем бежит к ограде и сдирает листву с растущих снаружи лесных деревьев. Глядя на результат его стараний, я вспоминаю ярмарочную игру – ту, где тебя просят определить на глаз, сколько желейных драже лежит в банке.
Эта игра никогда мне не давалась, и ему, боюсь, тоже.
Глейстиг обращает листья в деньги ленивым движением руки. Мужчина начинает запихивать купюры в карманы. Несколько бумажек уносит к дороге порывом ветра, и он бросается за ними в погоню.
Кажется, это зрелище забавляет глейстиг, но ей хватает мудрости не рассмеяться вслух: лучше мужчине не знать, как искусно его обвели вокруг пальца. Она исчезает в темноте, используя магию, чтобы скрыть себя от чужих глаз.
Забив карманы до отказа, мужчина засовывает оставшиеся деньги под рубашку. Они прилипают к его животу, образуя объемное брюшко. Когда он выходит за пределы кладбища, я беззвучно спускаюсь с дерева.
Следую за ним несколько кварталов, пока не выдается удачная возможность догнать его и схватить за запястье. При виде меня он кричит.
Кричит так же, как кричали мои не-мама и не-папа.
Этот звук заставляет меня отшатнуться, хотя его реакция не должна удивлять. Я прекрасно знаю, как выгляжу.
Синяя кожа, как у трупа. Запачканное мхом и грязью платье. Зубы, созданные для того, чтобы с легкостью отрывать плоть от костей. Заостренные уши за спутанными, грязными синими волосами – они темнее кожи лишь на пару тонов. Я вовсе не пикси с миленькими прозрачными крылышками. Я не из благородных джентри, чья красота заставляет смертных терять рассудок от страсти. И даже не глейстиг, которой едва ли нужны чары, чтобы стать похожей на человека, – достаточно надеть юбку подлиннее.
Мужчина пытается высвободиться из моей хватки, но я очень сильна. Острыми зубами мгновенно перекусываю ремешок глейстиг, который тут же теряет свою магическую силу. Я так толком и не освоила чары, меняющие внешность, но, живя при Дворе Зубов, неплохо наловчилась разрушать заклятия. Их накладывали на меня настолько часто, что без этого умения было просто не обойтись.
Я вкладываю в ладонь веснушчатого мужчины записку – ту самую, на которой он изложил свое желание. На обратной стороне листка я написала маркером Бэкс:
«Забирай свою семью и беги отсюда. Пока не начал причинять родным боль. А это обязательно случится».
Потом убегаю прочь, а он с ужасом смотрит мне вслед, как будто я и есть то чудовище, которое ему угрожает.
Мне уже доводилось видеть, к чему приводят подобные сделки. Сначала люди убеждают себя, что будут расплачиваться только собственной плотью. Но семь месяцев и семь дней – долгий срок. Отрезать по кусочку приходится каждую ночь, а это немало. К тому же боль невыносима и с каждой новой раной становится лишь сильнее. Вскоре люди без труда заверяют себя, что ничего страшного не случится, если взять немного плоти у близких, родных людей. Сделка была заключена ради них, в конце концов! После этого все стремительно летит под откос.
Я вздрагиваю, вспоминая, с каким ужасом и отвращением мои не-родители и не-сестра смотрели на меня. А ведь это были люди, которые, как мне казалось, будут любить меня вечно. Мне
