Велено всех отгонять, кроме тебя.
И он пошел, как тут откажешься, хотя смотреть ни на кого не хотелось. Хотелось помыться. Поспать. И вырвать себе язык, ибо ляпнул же что-то лишнее, пусть и не понимал пока, что именно. И не то чтобы ведьму было жаль, но девка же, и такой он ее еще никогда не видел…
Руслан едва не оглянулся убедиться, что Дельфира тоже отправилась восвояси, а не стоит все там же истуканом, но в последний миг по шее себя хлопнул, почесался и удержался.
Ничего ей не сделается, правда еще никого не убила.
В конце концов, свершит какую-нибудь ведьмовскую пакость и успокоится.
Глава III
Венки из светлицы выносили охапками да под песню, но такую заунывную, будто не жениху княжну отдавали, а треглавому змию на съедение. Фира, может, и подпела бы, но горло сохло и дрожало от того гула, в который сливались девичьи голоса, а к глазам подступали слезы.
Похоже, верно они тут воют, то ведь не просто свадьба – прощание. Для них – с Людмилой, для нее – с родными и домом, а для Фиры…
Для Фиры – с целым миром и белым светом, ибо дальше виделась только тьма.
«…Сама ты никому не нужна станешь».
Все ж не солгал Руслан, как бы тошно ни было от слов его и лица надменного. И в Луаре ее не ждут, и отсюда погонят, хорошо, если на все четыре стороны, а не в жены к первому, на кого великий князь укажет.
Фира не сомневалась, что теплые, почти отеческие чувства его к ней искренни, как искренне и стремление одарить ближних благом, а что есть благо для девицы, как не замужество? Она и сама не прочь обрести наконец настоящий дом, но для того ведь и любовь нужна настоящая. Глубокая. Единственная. Такой, как у Людмилы – только увидала издали и сразу поняла, что твое, – с Фирой точно не случится. Не умела она никогда в омуты бросаться, а кто станет ждать, пока она узнает избранника получше?
Нет, надо уходить. Самой, да поскорее.
Вот проводит княжну и своей судьбой займется, пока всё за нее не решили.
Фира вздохнула украдкой, переносицу на миг стиснула, загоняя обратно непролитые слезы, и повернулась к застывшей рядом няньке Дотье.
– Много наплели, – улыбнулась ласково. – Все головы в детинце украсим.
– Еще б и на посадские хватило, кабы кое-кто не отлынивал, – строго отозвалась та.
Не смягчилась еще. Не простила вчерашнего побега. Казалось бы, улизнули-то совсем ненадолго да под сумерки, когда даже у молодых девиц глаза уже кололо и работать в светлице стало невозможно, а вот ведь!.. Осерчала Дотья и ждала их по возвращении на пороге, так что Людмилу сразу в покоях заперли, и не явилась она ворожить. Да и Фира к ней пробраться не сумела: нянька прямо под дверью спать устроилась, на заре же подняла обеих и теперь водила с собой за руки, будто нашкодивших козлят. Ни мгновения не дала, чтобы поговорить с княжной, а поговорить надо было.
Больно уж обиженно та поначалу глядела на Фиру, почти со злобой. Неужто винила ее за надсмотр? Сейчас же и вовсе отвернулась и больше вниманием не удостаивала.
Вечерняя тревога вновь вскинула голову и вгрызлась в нутро с удвоенной силой. Еще и песня эта тоскливая, въедливая, бесконечная… Сколько можно таскать дурацкие венки? Пять дородных юниц, а сухая сморщенная нянька и то быстрее управилась бы!
Фира дернулась было помочь, но Дотья тут же ухватила ее за запястье:
– Без нас справятся, свербигузка. Стой и светом утренним наполняйся, чтоб к омовению невесты ни одной мысли дурной вот тут не осталось. – И стукнула ее по лбу скрюченным шишковатым пальцем.
Таким же, как лета назад, когда Фира только прибыла в Рось.
Сгорбленная, дочерна загорелая старуха тогда казалась ей злой ведьмой из страшных сказок. Все зыркала с прищуром из-под платка, тощими руками потрясала, ногами шаркала, а если улыбалась, так и вовсе нагоняла жути редкими покосившимися зубами. Но при дворе ее обожали, и вскоре стало ясно отчего.
Не было здесь никого добрее и заботливее, и вверенную ей детвору Дотья не только воспитывала, но и баловала по случаю, а случай выпадал часто.
Так что брани ее Фира не боялась – лишь стыдилась своих проказ.
– Для омовений мне хватит тебя, нянюшка, Оляны и Вьялицы, – вдруг подала голос Людмила, и Фира все же шагнула вбок, чтоб взглянуть на нее, стоящую у другого Дотьиного плеча.
– Что?
– Да и расчесать ты меня без чужаков сможешь, – продолжила княжна, словно не услышав. – Тяжелы для луарки наши дикие нравы. Верно, и на капище она не пойдет, чтоб Творца своего не гневить.
Девки как раз снесли на улицу к телеге по последней охапке венков, так что песня их затерялась вдали. Олянка и Вьялица, княжевы племяшки, сплетничавшие на лавке у окна, умолкли вмиг, будто языки проглотили. И так тихо в светлице сделалось, что судорожный вздох Фиры прогремел громом.
А может, то разлетелось на черепки разбитое сердце.
«Без чужаков» – это про нее?
Отозваться не получилось, как и отвести взор от Людмилы – прямой, что гусельная струна, бледной до синевы и такой испуганной, будто помимо воли слова злые вырвались и она теперь не чаяла их вернуть.
Или же Фира сама ей оправдание придумала, лишь бы не видеть сути.
– Погавкались? – откуда-то издалека, из-за гор, прозвучал раздвоенный эхом голос Дотьи. – Ой, баламошки, и что с вами делать?
Говорила она и еще что-то, наверняка мудрое и важное, но шум в ушах все нарастал и речами нянькиными питался, ничего не оставил. Фира все же кивнула разок – явно невпопад, – а потом Людмила, похоже, тоже не уловившая ни звука, бросилась ей на шею и разрыдалась:
– Прости, прости, прости! Сама не знаю, что несу. – И, отстранившись слегка, впервые за утро в глаза ей взглянула. – Прощаешь?
Фира снова кивнула, на сей раз осознанно, хотя спокойнее ничуть не стало.
Разве ж можно такое нечаянно сболтнуть? Это не пьяная брань, не душевный выкрик – нет, фраза за фразой, удар за ударом. Намеренно, в самое больное место.
Но и держать обиду на невесту – та еще глупость. Много ли у них времени на эту возню? Моргнуть не успеют, как княжна станет женой и упорхнет из дома – ни к чему отягощать ее сердце ссорами.
Фира улыбнулась, надеясь, что глаза не блестят вновь слезами:
– Все хорошо. И если не хочешь, я могу посидеть в…
– Нет! – спешно перебила Людмила и плечи ее стиснула – верно, отметины останутся. – Нет, ты нужна мне, всегда нужна, слышишь? Кому ж меня омывать и причесывать, как не тебе? А что на капище подружьем не зову, так не хочу веру твою поношать, душу рвать на части. Гостьей будь, сестрой, со стороны смотри и радуйся за меня, но пальцы кровью требной не пачкай.
Наконец невидимая рука, сжимавшая нутро в тугой ком, чуть ослабила хватку. Фира выдохнула и княжну в щеку поцеловала:
– Ни за что не пропущу.
Потом на няньку глянула, и оказалось, что та покинула светлицу. Хорошо и девчонок с собой увела, вот только самое главное они уже услыхали и теперь по всем уголкам расплескают «важные вести». Что прозрела Людмила и поставила-таки ведьму заморскую на место, что отныне можно не скрывать чувств своих истинных, ведь княжна с ними на одной стороне.
Не любили Фиру в днешнем граде, а в тереме – особенно. Кто – за близость к великому князю и дочери его, кто – за чужеземность, кто – за силу нелюдскую, а кто-то – и за слишком громкий смех. Одна из моложавых сестриц Владимира даже к Драгану ее ревновала, будто Фира хоть когда-то смотрела на него как на жениха. А другая, много старше и дряхлее, кажется, и вовсе ненавидела все живое, вот и ведьму вниманием не обделила.
Пожалуй, только юная княгиня Чаяна улыбалась ей всегда по-доброму и гнусных слов за спиной не говорила, но на то она и верная спутница великого князя. Пусть пятая по счету, пусть пока не родившая ни одного сына, зато светлая душой и ликом и охоронившая этим сиянием от всякой грязи и мужа, и детей его.
Фире вот тоже достался лучик. А еще у нее была Людмила, умевшая одним взглядом пресекать любые сплетни.
Даже любопытно стало, все ли сумеют злость удержать, когда они явятся в цветочную горницу в обнимку, как прежде.
– Идем, – позвала княжна и за руку Фиру потянула. – Вода остынет, не хочу девок
