class="p1">— Поцелуй ей ручку!
— Проверь у нее таблицу умножения!..
А она? Она своим платочком вытерла мой действительно испачканный лоб. И в этот момент раздалась команда! «По вагонам!»
Впервые, уже сидя в вагоне, после прощания с прекрасной девушкой (до того как поезд скрылся за поворотом, девушки махали нам платочками), я дал уговорить себя и закурил самокрутку. Бррр, до чего же это противно! Город удалялся и вскоре совсем скрылся из виду за надднепровской возвышенностью.
Криворучка с выражением благоговения на лице священнодействовал, раздавая пищу. Поезд медленно въезжал на многократно подвергавшийся бомбардировке мост на Днепре.
Пролеты трещали под напором колес. Они знали разрушительную силу бомб, но узнали также и упорство советского человека. Стальные пролеты кое-где заменили деревянными — свежими, поспешно смонтированными. Они предостерегающе ворчали, как бы прося: медленнее, медленнее, еще медленнее… Ленивый Днепр разливался весенними водами во все уголки долин и лугов, Он подчинялся только своему нраву. Ему не было дела до войны.
— Ну, ребята, — оживился Криворучка, — паек получили, значит, вы солдаты. — И начал вскрывать одну из двух желтых банок, извлеченных из бумажного мешка.
А делал он это профессионально, каким-то удивительным инструментом, который он вынул из кармана. Вдруг наши ноздри уловили давно позабытый запах тушеного мяса, у всех задвигались кадыки. Я проглотил слюну.
Криворучка тем временем старательно вскрывал другую банку с тушенкой. Открылось дно мешка, и нашим глазам предстали беспорядочно перемешанные большие черные сухари.
— Получайте, — распорядился Криворучка. Он вручил каждому по два сухаря и отмерил собственной деревянной ложкой порцию консервов. Затем показал на два оставшихся мешка и категорически заявил: — Это на завтра, а это на послезавтра. — Потом он насыпал каждому горсть табаку. У меня впервые был собственный табак.
Время, оставшееся до окончания переезда, мы измеряли теперь количеством мешков, с достоинством вскрываемых на «командном пункте». Когда выяснилось, что во втором мешке не было консервов, а только сухари и брикеты концентрированной каши, наше любопытство возросло: что же в третьем мешке?
Мы с Кубой получили брикет пшеничной каши. Другим повезло больше: им досталась пшенная и даже гречневая. Наварить из брикета можно было целый котелок, но у нас его не было. Правда, в нашем распоряжении был армейский котелок Криворучки, который никогда не отказывал в помощи, и две банки от консервов, нашлось бы также несколько личных котелков, кружек и другой посуды, но поезд шел без остановок. Мы проезжали станции и большие железнодорожные узлы, все новые хутора появлялись то с одной, то с другой стороны нашего вагона; перед нами проносились леса, мосты, бескрайние нивы озимых, буйно тянущихся к солнцу.
Собственных запасов продовольствия совсем уже не осталось, только сухари и концентраты. Мы хрустели сухарями, каша ждала, когда ее сварят, а вагоны неизменно выстукивали один и тот же ритм: «На восток, на восток, на восток…»
Наше беспокойство передалось Криворучке, однако он заявил уверенным тоном:
— Не беспокойтесь, когда-нибудь остановится.
Нас утешало не заявление командира, а логическое рассуждение, что паровоз не возит с собой озеро и шахту и у него в конце концов кончится вода и уголь.
Наконец-то! Мы вывалились толпой из эшелона на небольшой станции, и сразу же вспыхнули костры. Я и Куба ждали банку, которую — как самые молодые — мы должны были получить во вторую очередь. Счастливцы уже ели свою пшенную кашу, обжигая язык, так как мы стояли у них над душой. Наконец доели. Я сбегал за водой. Согласно разделению труда варить должен был Куба. Но только он успел раздробить брикет, как раздалась команда: «По вагонам!» Все, кто собирался поесть каши во вторую очередь, не смогли этого сделать, а таких было много. Куба, вместо того чтобы бежать к нашему вагону, отчаянно бросился в сторону паровоза, крикнув мне что-то невразумительное. Еще несколько человек бросились за ним. Поезд тронулся, и снова мы ехали довольно долго.
Когда паровоз наконец остановился перед семафором, несколько «чужаков» пытались вторгнуться в наш вагон.
— А вы кто? — почти по-польски крикнул Криворучка.
— Как это «кто»? — удивились они и подсунули ему под нос его собственной котелок и измазанные сажей банки с кашей. Говорили они с. трудом, а выглядели как настоящие негры.
Куба или нет? Глаза и зубы вроде бы его.
— А где твои брови? — спросил я.
— Немного опалил, но зато есть каша, — блеснул двумя рядами зубов Куба-негр.
От него несло гарью, смрад издавала также пригорелая каша. Я попробовал ее. Собака бы это есть не стала, но Куба был доволен. Ничего удивительного, это была его идея: варить на тендере во время движения эшелона.
Я опять принялся за сухари. Они нравились мне, как ярмарочные пряники, и даже еще больше.
Мы опорожнили последний мешок, который, кстати сказать, не принес больших открытий, однако знаменовал собой скорое окончание нашего путешествия. Но перед этим поезд долго стоял на запасном пути небольшой станции. За время этой поездки мы успели сжиться друг с другом, хорошо знали, что волнует каждого. Энтузиазм новобранцев, надо признаться, умеренный, с большой долей сомнения. Никто из нас не видел еще польского солдата, а поляк, как известно, чтобы поверить, должен пощупать. Да и трусливых людей было достаточно. Что касается меня и Кубы, то нас никто всерьез не принимал: мы были для них «сопляки», «молокососы». Попытки с помощью курения доказать, что мы взрослые, успеха не имели, тем более что получалось у нас это неумело и чаще всего заканчивалось тошнотой.
Почти все, что можно было выменять, мы выменяли на блины и лепешки. Только на мой китель не нашлось охотника: офицерский, санационный. Носильные вещи нам были не нужны: вскоре мы получим форму.
Мы все смотрели с симпатией на Криворучку, с которым рано или поздно нам предстоит расстаться.
Но вот вновь команда: «По вагонам!» Прекратились разговоры, шуточки, подсознательно мы готовились к самому важному.
Поезд двинулся веселее, мерно выстукивая: «Это уже близко, это уже близко, это уже близко…»
Эшелон въехал на станцию медленно и тихо, как бы украдкой. Паровоз несколько раз коротко свистнул, а затем тяжело выдохнул огромный запас пара, подводя таким образом итог тяжелой работы и слагая с себя ответственность за нашу безопасность.
Сопровождающий нас Криворучка, одетый по всей форме, приготовился передавать командование отрядом. Мы столпились около него в дверях вагона. Никто не трогался с места. Вблизи паровоза в клубах пара маячили какие-то фигуры, но трудно было определить, в каком они обмундировании. Вроде бы наши. Началась высадка. Вокруг все бурлило и шумело. Между тем раздалась команда по-польски: «Построиться у вагонов!» Что-то во мне
