Дионисио поглаживал восхитительные темные бедра Бархатной Луизы, нарочно отступая, когда приближался к Главным Вратам Небесного Блаженства.
– Буду тосковать по этому дому, – говорил он. – Наверное, сегодня я здесь в последний раз. Я влюбился, Луиза, и, кажется, по-настоящему. Представляешь, к другим в постель не тянет.
Луиза слегка встревожилась. Она села в кровати и сказала:
– Не делай этого, а то все наши девушки покончат с собой. Нам кажется, что с тобой это все-таки похоже на любовь.
Дионисио подумал и ответил:
– Это потому, что женщин я люблю больше всего на свете. Я подозреваю, многие мужчины их ненавидят и оттого так скверно к ним относятся. Мне кажется, полно мужиков, которые предпочли бы, наверное, мальчика или ослицу.
Дионисио Виво был довольно коренаст, что выдавало индейскую кровь, но с поразительно голубыми глазами. Что интересно, то был непосредственный результат одного из подвигов, в шестнадцатом веке совершенных графом Помпейо Ксавьером де Эстремадурой. У Дионисио был чувственный рот с полными губами, оливковая кожа, черные усы и пышные баки – здесь многие мужчины по-прежнему такие носят. Он вообще был весьма волосат и очень мускулист – следствие самовлюбленного упоения собственным телом в юношеские годы. Дионисио обычно одевался в голубое, и все девушки борделя искренне считали, что он великолепен и в постели, и вне ее. Бархатную Луизу мучили ревность и любопытство.
– Это правда, что ты влюбился в Анику Морено? Все говорят. – Она глянула испытующе и пальчиком коснулась его соска, отчего у Дионисио перехватило дыхание.
– Да, это Аника, – ответил он. – И завтра мы первый раз переспим. У нас уже все оговорено.
В то время Анике Морено было лишь двадцать лет, и в жизни она руководствовалась в основном чувством прекрасного. У нее имелся крайне скудный опыт романтических отношений; впервые с ней это произошло в тринадцать лет во время поездки в Кочадебахо де лос Гатос на экскурсию в храм и к статуям ягуаров – на переднем сиденье русского внедорожника она подрочила однокласснику. В восемнадцать она подарила свою девственность женатому человеку, который притворился, что влюблен. Он работал в Католической миссии помощи неполным семьям и порвал с Аникой, едва она забеременела. На третьем месяце у нее случился выкидыш – никто ничего не заметил, а у Аники прибавилось комплексов. В общем, можно сказать, Аника испила свою чашу горестей, тем более, что тогда же от неоперабельного рака скончалась горячо любимая и еще не старая мать. Эта смерть глубоко потрясла Анику и совершенно выбила из колеи отца – кроткого, неразговорчивого человека, очень религиозного и доброго, разбогатевшего на поставках оружия.
Аника обладала некоторыми художественными талантами, что с живительной безыскусностью и простотой выражалось в картинах, где она предпочитала зигзагообразные яркие узоры. В девушке жило неколебимое убеждение: настанет день и ее признают великим художником; она была натурой мягкой и чувствительной, которая не пожелает дурного и злейшему врагу, но в глубине души ее жила непреклонность, в детстве приносившая неприятности, а в юности – и счастье, и горе.
Впервые Аника встретилась с Дионисио, когда честолюбивые устремления художника пробудили в ней интерес к фотографии. Она немного знала одного из соседей Дионисио, Хереса – личность столь никчемную и неисправимую, что никто и не пытался его перевоспитать; этого типа принимали какой уж есть, за исключением Крупнейшей на Свете Анаконды, которая терпеть не могла, когда на нее блюют. И потому Херес жил спокойно и счастливо, что лишний раз подтверждает, как мало справедливости на белом свете. Все свое время и минимум усилий Херес посвящал множеству одиноких и нежеланных (для других мужчин) дам неопределимого возраста и потрепанной наружности. На жизнь он наскребал фотосъемками для двух местных газет и воображал себя художником своего дела. У него имелась одна непривлекательная слабость – врываться на семейные праздники, и вот так он познакомился с Аникой, произведя на нее впечатление тем, что фотограф. Херес пригласил ее заглянуть в гости, если вдруг художественные устремления повлекут ее к фотографии, хотя нет никаких сомнений насчет его истинных надежд и намерений.
По случайному совпадению Аника жила почти напротив Дионисио – просто удивительно, как они раньше не встретились. Как-то раз ей пришло в голову заскочить к Хересу, чтобы тот разъяснил премудрости новой камеры, отцовского подарка на двадцатилетие.
Когда Аника постучала в прихожей, Дионисио, еще не переодевшись после работы, сидел, положив ноги на сооруженный Хересом сервировочный столик – столешница держалась только за счет земного притяжения. Херес впустил гостью.
Она вошла, и Дионисио подумал, что никогда не встречал такой потрясающей женщины. В голове сами собой заскакали строчки из «Песни Песней». Такая жизнерадостность, такая уверенность в себе и мягкость, что от присутствия Аники дом осветился, будто люстру зажгли. Аника мгновенно привела Дионисио в столь прекрасное расположение духа, что он сразу показался ей красивым и веселым, хотя вообще-то был совершенно заурядной внешности и явно склонен к приступам угрюмости.
Один рост Аники Морено – сто восемьдесят четыре сантиметра – производил потрясающее впечатление. Она в тот день надела хлопчатобумажные изумрудно-зеленые брючки – цвет, который астрологи, как ни странно, связывают с Венерой, – бело-зеленую полосатую тенниску и старые сиреневые сандалии на ленточках с пятнышком зеленого носочка в протершейся дырочке. Один этот случайный мазок растопит сердце любого мужчины. Рыжеватые светлые волосы, редкие в здешних краях, коротко стрижены и стоят торчком – эффект, задуманный, чтобы подчеркнуть художественность натуры. Высокий лоб и серые, цвета зимнего моря, глаза. Дионисио отметил, что у девушки очень маленький рот, но в улыбке обнажаются сияющие изумительной белизной зубы, которые портили бы Анику, будь они хоть чуточку крупнее. В одном ухе висела очень большая сережка из зеленой пластмассы в форме равнобедренного треугольника.
Руки худенькие, только предплечья полноваты. Дионисио поразило изящество позы: Аника стояла, откинув плечи, одна нога согнута и непринужденно упирается носком в пол. Девочка на первом причастии. У нее была большая грудь, и складывалось впечатление, будто Анику это смущает, – она всегда скрывала грудь под просторными блузами. Аника и в самом деле стеснялась своей груди, но не из-за величины, а оттого, что одна чуть больше другой, хотя это замечалось только при ближайшем рассмотрении.
Дионисио так пленили ее живость и очарование, что он уже спрашивал себя, есть ли у него шанс, а Аника Морено, сделав о нем свои женские выводы, ушла и три месяца у них не показывалась.
После ее ухода Херес высказался:
– Классная телка.
Дионисио что-то в ответ пробурчал. Херес обладал неоценимым качеством: все его взгляды и высказывания были так глупы или пошлы, что собеседник в сравнении с ним чувствовал себя кладезем мудрости или эталоном целомудрия.
– Я как-то попытался ее уломать, – продолжал Херес. – Так она от меня рванула.
