И вот я совершила именно это. Хуже всего то, что я не могла гордиться своими успехами в роли матери. Руби росла нормальной, если своенравную, упрямую, чудесную и забавную девочку можно назвать нормальной, но из меня Джун Кливер[6]не вышло. Я делала все, что не полагается делать матерям. Я кричала. Язвила. Я позволяла ей смотреть телевизор. Я кормила ее конфетами и почти всегда забывала смыть пестициды с фруктов. Я все время не успевала со стиркой. Мои недостатки как матери беспокоили меня настолько, что я собралась было вернуться на работу, но выяснилось, что я снова беременна. Это все решило. Раздираемая противоречиями, то умирая от скуки, то пребывая в восторге, одновременно наполненная радостью и отчаянием, я вступила в ряды матерей-домохозяек. По крайней мере, на какое-то время.
К моменту возвращения домой после фиаско в детском саду, мы уже оправились от сурового испытания и даже могли шутить по этому поводу. Питер представил уморительную пародию на Брюса ЛеКрона. Мы с Руби изобрели новую игру — щипать друг друга с криком «Я люблю блать!», а потом падать на пол, корчась от смеха. К вечеру провал нашей семьи, попытавшейся войти в официальные списки дошкольных учреждений, оказался забыт.
Когда мы, наконец, загнали Руби в постель, и Питер прочел ей на ночь главу «Озмы из страны Оз», можно было устраиваться на ночь самим. Питер пошел работать в свой кабинет — бывшую комнату для прислуги на задворках нашей квартиры, а я отправилась в постель с ежевечерним мороженым и соленым миндалем. Потребность в кальции, которую испытывало мое беременное тело, предоставила рациональное обоснование поеданию мороженого в астрономических количествах. Немного миндаля, и декадентская закуска превращалась в необходимую для меня еду, богатую протеинами. По крайней мере, именно это я предпочитала себе говорить. А стремительно полнеющие бедра приписывала тому, что тело запасает жир перед кормлением грудью.
Я включила телевизор и провела несколько часов за просмотром фильма о женщине с лимфомой, чья страдающая анорексией дочь подвергалась домогательствам наркомана-трансвестита, а в это время на их дом надвигался оползень (или что-то вроде этого, не помню точно). От начала до конца я пребывала в истерике и слезах. Обожаю во время беременности смотреть фильмы про ужасные болезни. Дополнительный гормональный всплеск компенсирует два часа восхитительного праздника рыданий. Когда фильм закончился, я собралась выключить телевизор, но тут мое внимание привлекла заставка одиннадцатичасового выпуска местных новостей.
— Сегодня вечером директор известного детского сада стала жертвой дорожного происшествия, виновник которого скрылся. Энджи Фонг ведет прямой репортаж с места аварии, — сказал диктор.
Не может быть. Это не Абигайль Хетэвей. Невозможно. В конце концов, в Лос-Анджелесе миллион яслей и детских садов. Я буквально прилипла к телевизору, пока шла рекламная пауза.
Бойкая репортерша с прической, похожей на шлем, стояла перед оцеплением на углу улицы. Позади нее виднелся опрокинутый измятый почтовый ящик. Могу поклясться, что я заметила женскую туфлю, лежащую рядом на тротуаре. Услышав имя Абигайль Хетэвей, я сразу позвала Питера. Он в панике ворвался в спальню.
— Что? Ты в порядке? Это ребенок? — закричал он.
Я молча ткнула пальцем в экран.
— Абигайль Хетэвей, основатель и руководитель элитного дошкольного учреждения «Любящие сердца», погибла в результате дорожного происшествия, виновник которого скрылся. Это произошло сегодня вечером прямо перед входом в здание детского сада. Свидетели сообщают, что на тротуар выехал европейский «седан» последней модели, черного или серого цвета, вдавил жертву в почтовый ящик и скрылся на большой скорости. Подозреваемый пока не обнаружен.
Репортерша повернулась к длинноволосому человеку в бейсбольной куртке. Он стоял рядом с тележкой, набитой пустыми жестянками и бутылками.
— Вы видели аварию? — спросила она.
— Это была не авария, слышь, — сказал он. — Машина выехала из-за угла, очень быстро, вылетела на обочину, врезалась в эту женщину и умчалась. Клянусь, водила метил прямо в нее.
— Скажите, вы видели водителя?
— Не, но машину видел. «Мерседес», серебряный, или черный «бимер». Что-то вроде того. Он метил в нее, Богом клянусь.
Снова показали студию, и ведущий сказал:
— Полиция просит всех, кто владеет любой информацией о происшествии, позвонить по телефону, номер которого вы видите на экране.
Опять началась реклама, и я выключила телевизор. В желудке появилось странное ощущение, как будто меня сейчас стошнит.
— О Господи. Не могу поверить. Мы видели ее сегодня. Сегодня.
На глаза навернулись слезы. Питер сел на кровать и обнял меня. Я заплакала.
— Я знаю, милая, знаю, — прошептал Питер и погладил меня по голове.
— Не понимаю, чего это я плачу, — сказала я, всхлипывая. — Она мне даже не понравилась.
— Я знаю, милая, — повторил Питер.
Я перестала плакать, но начала икать.
— Со мной все в порядке. Правда. Иди работай, — вздохнула я.
— Ты уверена? — спросил Питер.
— Ага. Все хорошо. Я позвоню Стэйси.
Стэйси была моей старой подругой, еще по колледжу, и ее шестилетний сын окончил «Любящие сердца». Питер ушел в кабинет, а я набрала номер.
— Алло? — сонно пробормотала Стэйси.
— Это я. Прости, что разбудила, но… ты уже слышала?
— О чем?
— Кто-то убил Абигайль Хетэвей.
— Что?! — Она окончательно проснулась. — Ты серьезно? Что случилось?
— Я тут лежала, смотрела новости. Кстати, нас не взяли. И тут показали сюжет, ее кто-то сбил, наехал на машине. Я не могла поверить, расплакалась…
— Что значит — вас не взяли? Она вам не дала документы? — спросила Стэйси.
— Нет. Ты меня вообще слушаешь? Она умерла!
— Боже. Невероятно. Это была авария?
— Да. То есть, нет. Она вышла из детского сада на улицу, в нее врезалась какая-то машина и сразу уехала.
— Из детского сада? — ахнула Стэйси. — Из «Любящих сердец»?!
— Да, ее сбили прямо на углу. Машина в нее врезалась и вдавила в почтовый ящик. То есть, я думаю, что все случилось именно так. В любом случае, она мертва.
Мы еще поговорили, обсудили, не мог ли водитель быть пьян. Я рассказала Стэйси о собеседовании и описала разговор злого папочки с мисс Хетэвей.
Внезапно мне кое-что пришло в голову.
— О Боже, Стэйси, — прошептала я. — Может, это он ее убил. Может, он озверел после того, как его дочь не взяли в садик. Может, он вышел из себя.
— Ради Бога, Джулиет. Он ее не убивал. Брюс ЛеКрон — президент киностудии «Парнас». Он работал во «Всемирных Талантах». Он не убийца.
