миссию. – И что же? Этот царь отклонил все доводы в пользу Священного союза!
Будущий муж поспешно прервал ее. Ему совсем невыгодно было, чтобы гости полагали, будто один из гарантов договора – Россия – готов покинуть альянс.
– Милая, не преувеличивай. Царь сказал лишь, что у него свои дела с султаном. Но греков он считает бунтовщиками.
– Вовсе нет, – Мелания не готова была уняться. – Нынешняя императрица еще в бытность великой княгиней говорила покойному государю, что греков нельзя приравнивать к другим бунтовщикам. Чьи слова она повторяла?
Разговор становился острым. Канцлер воззрился на посла Татищева с женой. Именно им следовало опротестовать заявление баронессы Зичи. Но добрейший Дмитрий Павлович молчал. Он так долго прожил в Вене, что уже начал забывать французский, на котором говорил дома. Известие, будто новый царь требует от высших чиновников знание русского, повергло его в отчаяние и чуть не привело к отставке. Юлии Александровне с трудом удалось убедить своего благоверного, что скоро все вернется на свои места. Она славилась широтой всех телесных окружностей, семейными добродетелями и редким подобострастием к сильным мира сего. Поэтому супруги Татищевы терпеливо смотрели на Моли, ожидая продолжения. Которое, кстати, можно красиво описать в депеше на родину.
– Покойный царь вовсе не прислушался к пожеланию поддержать греков, – слегка подтолкнул баронессу Дмитрий Павлович. – Хотя многие в Петербурге этого хотели.
– Зато нынешний прислушивается, – вспылила Моли. Она, как все заурядные люди, считала, будто мир вращается вокруг них, и Николай не имел оной цели, кроме как обидеть ее дорогого брата Альфреда. Не выдержав, Клеменс наступил под столом на ногу дражайшей половине: «Да уймись же ты!» Мелания с крайним удивлением посмотрела на него. Но прикусила язык.
После горячего подавали кофе с ликерами. Мужчины ушли в курительную, где можно было поговорить без дамского птичьего щелканья.
– Кстати, дорогой Людвиг, – обратился хозяин к графу Лебцельтерну. – Мятеж начала царствования все еще сказывается в Петербурге?
Бывший посол отложил бразильскую пахитосу.
– Все уже все забыли, – к величайшему неудовольствию канцлера, бросил он. – Общество легкомысленно. Если бы не эти бедняжки-жены, поехавшие за ссыльными в Сибирь, о бунтовщиках бы вовсе не вспоминали. Но добродетельный поступок супруг, матерей и сестер еще обсуждают и весьма одобряют.
– Ваша свояченица…
– Оставим Каташу ее судьбе, – бывший посол был почти резок. – Моя жена Зинаида до сих пор плачет. А тесть граф Лаваль вынужден был продать коллекцию этрусских ваз, чтобы снарядить эту экзальтированную сумасбродку к ее мужу-безумцу. Ведь ей нужно там все: от шелкового белья до фортепьяно. А дом, который она построит! А взятки городским чиновникам!
– По-вашему, не было ни малейшего вероятия, чтобы петербургские бунтовщики победили? – настаивал канцлер.
– Напротив, совсем напротив, – граф Лебцельтерн снова затянулся, отчего его впалые щеки так глубоко ушли внутрь черепа, что, казалось, соприкоснулись друг с другом во рту. – Удача могла улыбнуться заговорщикам. Просто чудо, что властям удалось подавить возмущение. Если бы не новый царь… Тогда он показал себя впервые.
Меттерних сделал кислое лицо.
– И что могло бы быть?
– Шутите? – бывший посол прищурился. – В стране, где толпы ничего не потеряют, а только приобретут грабежом? Начался бы хаос, с которым никто, вы слышите, никто не смог бы совладать. Заговорщики пали бы первыми от удара этой волны. Какая разница, кто лишил их жизни – законный монарх или мужик с топором?
– Вы слишком долго пробыли в чужой стране, – констатировал канцлер, – и начинаете принимать ее интерес за наш собственный. Вернитесь домой, Людвиг! – Клеменс сложил руки рупором. – Вернитесь домой! Если бы тогда у русских начался кровавый хаос, то сейчас никто не угрожал бы Константинополю. Польша была бы поделена между нами и Пруссией. Молдавия, Валахия и другие Дунайские княжества умоляли бы Вену о праве войти в состав империи. Греция не рассчитывала бы на штыки единоверцев. А сам Петербург, помаявшись в лихорадке, просил бы о введении союзных войск…
Он говорил так свободно, потому что посол Татищев, безмерно обожая сладкое, остался за столом, с женой. Там шла своя беседа. В сугубо дамском духе – о предзнаменованиях.
– Милочка, неужели вы не боитесь поселиться в доме, где до вас умерло столько женщин? – Зинаида Лебцельтерн наклонилась к Моли.
– Боюсь? Почему? – пухленькая рука баронессы Зичи потянулась за рогаликом с заварным кремом.
– Ну, все говорят о призраке старухи из портрета… – начала мадам Лебцельтерн. Пережитое в России сделало ее нервной. – Разве не она повинна в смерти второй супруги вашего будущего мужа?
– Глупая мистика!
– Естественнее предположить, что молодая дама на сносях просто переволновалась. – Дарья сама не ожидала, что придет на помощь баронессе. – И после похорон свекрови ей привиделся призрак.
– Какая вы матерьялистка! – всплеснула руками Зинаида Лебцельтерн. – А здесь, в Вене, приветствуется легкий мистицизм.
– Разве вы не видели сокровища Хофбурга? – с упреком спросила мадам Татищева, ставшая в Австрии почти католичкой. – Вы должны обязательно взглянуть на гвоздь Спасителя, которым Он был приколочен к Честному Кресту, на ресницы святой Бригитты, застывшие в янтаре…
– Позвольте мне, – до сих пор молчавшая графиня Анна Вонсович вступила в разговор. – В Хофбурге много чудес. Копье Лонгина, мощевик Карла Великого, неоскудевающий кошель Святого Стефана… – Польская гостья пересела поближе и с неизъяснимой грацией взяла Дарью за руку. Это была дама навечно цветущего возраста – после 30-ти, но до 50-ти. Ее волосы, конечно, оставались черны, а губы пунцовы, но в уголках глаз уже можно было разглядеть лучики морщин, а под нижними веками темную тень с наплывами водянистой кожицы, которые по погоде то исчезали, то набегали вновь. Тем не менее Анна Вонсович, в прошлом Потоцкая, урожденная Тышкевич, выглядела еще очень желанной. Как взбитые сливки, которые надо съесть сейчас, потому что завтра они прокиснут. – Возможно, вы слышали об Агатовой чаше? – продолжала она, в упор глядя на Дарью. – Эта реликвия хранится здесь, в Золотой кладовой. Ее могут видеть только члены династии. Те, на кого семья возлагает особые надежды. Говорят, это и есть Чаша Грааля. За такими сокровищами Габсбурги[11] охотились тысячу лет. Тот, кто посмотрит в нее, увидит будущее.
– Я все это слышала, – кивнула графиня Фикельмон, осторожно отодвигаясь от экзальтированной польки. – Но разве сокровища помогли Габсбургам против Наполеона?
– Вы ничего не поняли, – горячо выдохнула Вонсович. – Выдав дочь за Бонапарта, император Франц поступил мудро. Он освятил реликвиями дома Габсбургов беззаконные победы беззаконного владыки, сделав его истинным государем. В том-то и особая милость Всевышнего, что он принял этот дар.
– Но Бонапарт побежден, – удивилась Дарья. – О чем вы говорите?
– О ком, – поправила ее графиня Анна. – О юноше, который зачат зверем и ангелом. Чудовищем революции и чистейшей из принцесс старого мира. О семени ада, которое по согласию и благословению римского папы проникло в райское лоно и дало росток. О мальчике, которого именуют Орленком. Как вы могли забыть о нем?
Дарья не поверила своим ушам. Как? Об этом несчастном ребенке еще помнят?
– Конечно, его судьба интересна, – выдавила она. – Но кто же поручится за будущее?
– Тот, кто уже начал игру, – канцлер вместе с другими мужчинами вышел из курительной и присоединился к столу.
А вот господа Татищевы, соблюдя все формы вежливости, решили распрощаться. Посол всегда должен знать, когда удалиться, чтобы оставить принимающую сторону,
