Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
видели, не ты, что ли, была?
Настя пряталась от них за кружкой, делая вид, что ей чрезвычайно нравится чай. Сколько дефектологи получают? Тридцать? Тридцать с небольшим? И постоянные попытки снизить оклад. Настя помнила эту смешную, стремящуюся к нулю зарплату. Не могла она прийти к Наташе с Олей и начать рассказывать про хорошее в своей жизни. Муж-бизнесмен, брендовые вещи, рестораны и поездки? Ага, еще ноги на стол закинуть и пальцами щелкнуть, чтобы Оля шампанское принесла.
Вместо этого выбрала обратную сторону медали[2] – если это можно было назвать так, ведь медаль – награда, а какая уж тут награда теперь – всё это. Она рассказала, как дочь ее не слушается, снова прогуливает школу, приносит в дневнике двойки, а иногда и дневника не приносит, а иногда и себя забывает где-то, как забывают голову, идя на уроки. Как Сережа получает ну не то чтобы уж очень много и постоянно пропадает на работе.
А могла бы, хотела даже рассказать, что Крис не просто пубертует, не просто обрастает типичными для подростка язвами бунта, но и отстраняется от нее, от матери. Что они давно не говорили. Чаще коротко перекрикивались. Желала бы рассказать хоть кому-нибудь, кроме лучшей подруги (и иногда – матери, своей вездесущей, странно участливо-безучастной матери), что шесть лет брака остудили любовь. Вот прямо ледяной из крана на шипящую сковородку: Сережа пропадал на работе, с утра до ночи, с ночи до ночи, с сегодняшнего утра до завтрашнего обеда, и бог знает, что он там делал, и, вероятно, только бог же помнит, чем Настя в это время занималась. Потому что она не помнит. Вернее, не помнила вначале. А потом свыклась, адаптировалась, эволюционировала и стала больше проводить времени с той единственной подругой, с другими знакомыми, с самой собой. Даже стала заезжать к матери – хотя казалось бы!
Настя оделась попроще: старый, эксгумированный из коробки пуховик, шерстяная кофточка с папилломами катышков, до серых проталин заношенная сумка из кожзама; вещи, давно поменявшие собственный запах на запах шкафов и пыли. В магазине взяла недорогой торт с маслеными купоросными розами, что расплющились о крышку из-за езды по бывшим дорогам. «Мерс» оставила за квартал. Чтобы не пришлось оправдываться. Только на подарке Диме не сэкономила.
И вот бывшие коллеги неожиданно для себя узнали много интересного. Узнали и после пары вопросов охотно поверили, как люди всегда верят в черное и плохое.
– Но в целом у меня всё хорошо, девочки, – Настя подняла взгляд на Олю и Наташу и поняла, что они точно не смахивают на психотерапевта. Например, на того, к которому она ходила пару лет назад. И сидела долго, и жаловалась, и думала, и просила подумать за нее, что ей делать с дочерью, с мужем, с обидой на мать, с тем, что она сама чувствует себя дефективной, вот уже сколько лет, а всё из-за… Сидела, а он задавал, задавал вопросы, почему, почему для вас настолько важно… Не смахивают, поэтому взяла себя в руки. – Живу и живу, вот, тортик вам принесла.
Вам! Почему вам?! Не вам этот чертов торт, а ему, руки уберите свои загребущие.
– О-о, тортики я люблю, – загорелась тучная и, Настя знала, вообще-то диабетная Оля.
– Что же, не хочешь к нам вернуться? Место твое свободно, даже стол вон. – Наташа смотрела слегка надменно, как бы протягивала руку помощи, смазанную тягучим ядом. – Были у нас тут две, но тоже уволились.
– Нет, девочки, я лучше дома, – странно, но Насте и в голову не пришло, что можно снова сюда устроиться. А если..? Нет, Сережа с Кристиной не простят. И так они уже вон что. Да и зачем, да и зачем! – Мои не хотят, чтобы я работала с одаренными.
Втроем натянуто улыбнулись – вежливо, но не стараясь. Одаренные дети. Так в психолого-медико-педагогической комиссии[3] (язык сломаешь, мозг вывихнешь) называли умственно отсталых.
– А ты, Оль, как? Выглядишь хорошо, – постаралась протянуть, как ноту, улыбку Настя, смотря на Олино лицо с длинными вразнобой пересекающимися шрамами, будто на щеке рассыпались спицы, а потом просто вросли под кожу.
– Нормально, – ответила та и набросила рукой волосы на щеку. – Быстро зажило, но… Видишь. Только некоторые, знаешь, пугаются. Бывает сложно работать. Иногда… Но, слава богу, не увольняют.
– Так еще бы за это увольняли! – Наташа шлепнула по столу ладонью, будто прямо вот сейчас ей самой подсунули заявление по собственному и уже протягивали ручку. – Лучше бы премию выписали. За такое!
Шесть с лишним лет назад на Олю набросился мальчик. Точнее, не набросился, у умственно отсталых нет направленной агрессии, а просто из-за чего-то разозлился, что-то его напугало, сложно было сказать – частичная обучаемость, нестабильное состояние. Бросаясь между углами комнаты, он всё больше становился похож на подстреленного паникующего зверя, и когда растерявшаяся Оля пошла к нему, вытянутыми руками разгребая, отодвигая от себя тесный воздух, мальчик схватил с тумбочки вазу и бросил. Тяжелая, как снаряд, резная, в глупых советских узорах под хрусталь, та прилетела Оле в лицо. Сама же Оля упала лицом в стеклянную дверцу шкафа, а затем свалилась на пол, посреди распавшихся узоров дурной вазы и осколков той дверцы. Из щеки в больнице доставали стекло по смешным кусочкам, и было даже странно, что они так смогли исполосовать кожу, прорезать – насквозь. А смогли. Лицо зашили, оно зажило, наслоилось, зарубцевалось, и пальцы, на которые Оля неудачно упала, срослись (долго носила лангету), но криво и напоминали тараканьи усы из детских книжек, ломаные антенны из мультиков, сломанный веер старой артритной руки.
Вазу эту, кстати, никто не любил, а выбросить было жалко (потом-то, понятно, осколки смели в пакет и со злостью вышвырнули в ближайший мусорный бак, с размаху, так, чтобы в баке зазвенело).
Родители мальчика оплатили лечение Оли (все эти полторы процедуры и мазь, которые уже не покрывало ОМС), сына сюда больше не приводили, а что было дальше, Настя не знала. Это был единичный случай, но он как-то особенно испугал Сережу.
– Они потом еще приходили пару раз, извинялись. Конфеты приносили, – заканчивала Оля.
– И всё? Конфеты? – Настя. – Большая цена за выходки дикого ребенка.
– Но он же ни в чем…
– Да понимаю я. – Настя вспомнила, что он вроде бы даже свое имя с трудом выговаривал. Или не выговаривал. – Но если знаешь, что твой сын срывается, если невменяемый, почему не предупредить? Не сесть с ним рядом на стул?
– Да там семья такая, что спрашивать не
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
