Раздался звук шагов, спешащих к ней.
— Джулия!
Мать уже была рядом и подхватила ее под мышки.
— Кто оставил здесь этот табурет? Ведь всех предупредили, чтобы сюда ничего не ставить. Уберите его отсюда! Джулия, ты цела?
Мать помогла ей встать на ноги. Страх пронзил Джулию. Обычно ее лицо как бы видело низко висящую ветку впереди, предупреждало о мягком стуле или табурете на ее пути. И теперь она была потрясена не столько падением, сколько исчезновением своего внутреннего зрения. На лбу выступил пот. Когда живешь в море черноты, без этой обостренной чувствительности все выворачивается наизнанку, и голова трещит от хаоса.
Теперь нить исчезла.
Она должна взять себя в руки.
Запястья болели. Должно быть, она приземлилась на руки резче, чем ей показалось. Страх опять охватил ее.
Руки.
Ей никак нельзя повредить руки. Это было бы концом музыки, а значит, и жизни.
— Ты ушиблась! — Шепот матери набатом бил ей в уши.
— Вроде все цело.
Она с облегчением вздохнула и сказала громко, чтобы ее слышали рабочие сцены и служители зала, которые толпились вокруг (доносились их тихие, озабоченные голоса):
— Все в порядке. Спасибо. Все в полном порядке.
Кисти рук болели. Похоже, она сильно ушибла их.
Но ее наполняла решимость играть, несмотря ни на что, не менять ничего в намеченных планах.
— Что у нас завтра? — тихо спросила она у Маргерит.
— Мы летим в Вену. Два дня никаких концертов. Почему ты так спокойна? Ведь речь идет о твоих руках. Ты сильно ушиблась, Джулия? — Голос матери звучал сдержанно, но в нем чувствовалось беспокойство.
— Кисти немного болят. Все обойдется. Отыграю сегодня, а потом несколько дней отдохну.
— Может быть, сразу обратиться к доктору? Сделать рентген?
— Нет, не надо, мама. У тебя в сумочке не найдется аспирина? Это на случай воспаления и отека.
Как только мать ушла, Джулия вслушалась в напряженную тишину вокруг. Ничего страшного не случилось, говорила она себе. Она просто отвлеклась из-за музыки. Раньше, в начале слепоты, она постоянно натыкалась на стены, дверные косяки и дорожные знаки. То, что зрячие люди воспринимали как должное, могло стать для нее источником опасности.
Она вполне может упасть в открытый люк и сломать себе шею. Она может шагнуть с балкона и пролететь восемьдесят этажей.
Опасность появилась одновременно со слепотой, с ней же пришли травмы тела и самолюбия. Но сейчас ею владел больший страх. Она попыталась отогнать его, но он был похож на огромное облако тревоги, давившее ей на плечи. Страх лишиться возможности играть.
Пот градом катился по лицу. Дыхание превратилось в череду испуганных вздохов. Тишина вокруг ждала, волновалась, смущалась. Нельзя позволить запугать себя этому запаху унижения, обволакивающему ее.
Кто-то случайно оставил табурет у нее на пути. Ничего более.
— Вы можете играть? — возник рядом голос Марши Барр, ее антрепренера.
— Думаю, ей не следует играть сегодня, — вмешалась мать. Она вложила Джулии две таблетки аспирина в одну руку и стакан воды — в другую.
— Конечно, могу, — сказала Джулия, проглотила аспирин и запила водой.
— Джулия!
— У меня правда все нормально. — Она не могла разочаровать своих зрителей.
— Как руки? — настойчиво спрашивала мать.
— Немного болят, — Джулия криво улыбнулась. — Но думаю, ампутировать их не стоит.
Шум голосов вокруг вдруг затих, потом все облегченно засмеялись ее мрачноватой шутке.
Марша Барр тоже смеялась и похлопывала Джулию по руке.
— Да, похоже, все будет нормально. — Она собралась уходить. — Надо пойти сказать залу о задержке на пятнадцать минут.
Как только она ушла, мать Джулии сказала:
— Да уж, ампутация — это несколько слишком. Представь себе — ведь это был бы срыв гастролей.
Она усмехнулась, но под покровом шутливого тона Джулия услышала мучительную материнскую тревогу.
Кроме внутреннего зрения, Джулия обладала способностью слышать и ощущать движение. Все это было возможно благодаря мышечным рецепторам — крошечным датчикам, которые находятся в мышцах, сухожилиях и в подкожных тканях у всех людей. У зрячих они работают в контакте со зрительными сигналами, но у слепых их функции значительно шире. За несколько лет она научилась ощущать перемены в воздухе при любом движении и слышать самые незначительные звуки: шаги по ковру, скрип суставов проходящего мимо человека. Джулия чувствовала тепло приближающегося живого существа.
В этот вечер что-то очень мешало внутреннему зрению, и она врезалась в табурет. Что-то дало сбой. Это внушило страх, что она может потерять свои обостренные ощущения подобно тому, как она потеряла зрение...
Она попыталась успокоиться и сосредоточиться. Вдруг снова ощутила движение воздуха, неожиданно быстро распознав его. Сердце забилось быстрее от возбуждения, когда она почувствовала, что загадочная сила, которую она никогда не могла понять, снова обволакивает ее. Она ощутила, как мать потянулась к ее рукам.
С вспыхнувшей радостью Джулия протянула их ей навстречу.
— Джулия! Каждый раз, когда ты предугадываешь мои действия, ты пугаешь меня! — Мать возмутилась, но в ее голосе слышалось облегчение.
Джулия улыбнулась:
— Это всего лишь мои проприоцепторы.
Мать придирчиво ощупала ее пальцы, кисти и запястья.
— Думаю, что ничего серьезного, но все-таки надо бы обратиться к врачу, — сказала Маргерит.
Другими словами, мать подтвердила ее собственный вывод.
Теперь Джулия хотела остаться наедине с собой, чтобы вновь подготовиться к выступлению. Стать спокойнее, сдержаннее, уйти в себя. Она быстро сказала:
— Ничего не сломано, доктор мама. Ты и сама поставила этот диагноз. Утром, если не станет лучше, ты можешь позвать кого-нибудь из своих коллег.
— Ты — храбрая девочка.
Ощутив еще один прилив радости, Джулия подставила щеку.
— Черт возьми, Джулия! — Мать еще только собиралась поцеловать ее, но внутреннее зрение Джулии поведало ей об этом раньше.
— Я люблю тебя, мама, — с улыбкой сказала она.
— Знаю, дорогая. — Мать вздохнула и нежно поцеловала ее в подставленную щеку. — И я люблю тебя.
— Я готова играть. Отведи меня на то место, с которого мы начали, чтобы я могла сосчитать шаги и повторить.
— Ты уверена?
— Табурет убрали? — спросила Джулия.
— Да.
— Тогда я уверена. Совершенно уверена. Полный вперед.
