Поэтому люди «Вольфшанце» будут защищать сына до тех пор, пока сын будет служить мечте отца и пока он не вернет нам нашу славу. Но если сын отвергнет эту мечту, предаст отца и не вернет нам нашу честь, он лишится жизни. Его взору предстанут страдания его любимых, его семьи, его детей. Никому не будет пощады.
Никому не дано права вмешиваться. Верните нам нашу честь. Мы в своем праве, и мы требуем".
Ноэль встал, резко отодвинув стул.
— Что это за ерунда?
— Понятия не имею, — тихо ответил Манфреди. Говорил он спокойно, но в его холодных голубых глазах застыла тревога. — Я же сказал, что мы не в курсе...
— Ну так будьте в курсе! — крикнул Холкрофт. — Читайте! Что это за шуты? Они что, писали это в сумасшедшем доме?
Банкир начал читать. Не отрывая глаз от письма, он мягко сказал:
— Да, они были на грани помешательства. Люди, которые утратили надежду.
— Что такое «Вольфшанце»? Что это означает?
— Так называлась ставка Гитлера в Восточной Пруссии, где была совершена попытка покушения на его жизнь. Это был заговор генералов: фон Штауфенберга, Клюге, Хепнера — все они участвовали в заговоре. И все были казнены. Роммель успел застрелиться.
Холкрофт не сводил глаз с письма, которое читал Манфреди.
— Вы хотите сказать, что это написали тридцать лет назад те самые люди?
Банкир кивнул и чуть прищурил глаза.
— Да, но только это довольно странный язык — для этих людей подобный стиль в высшей степени нехарактерен. Это же не что иное, как угроза — что само по себе нелепо. А они были здравомыслящими людьми. С другой стороны, время тогда было такое нелепое. Достойнейшие люди, настоящие герои. Они волей-неволей были вынуждены преступить рамки здравомыслия. Они же прошли сквозь ад — нам теперь это даже вообразить невозможно.
— Достойнейшие люди? — недоверчиво переспросил Ноэль.
— Вы только подумайте, что тогда могло значить — быть участником заговора «Вольфшанце»? После была устроена настоящая кровавая баня, по всей Германии расстреливали тысячами, причем многие из расстрелянных понятия не имели о том, что такое «Вольфшанце». Это было очередное «окончательное решение»[3], предлог, с помощью которого в Германии были уничтожены все несогласные. То, что замысливалось как попытка избавить мир от маньяка, обернулось массовым истреблением ни в чем не повинных людей. Те из участников заговора «Вольфшанце», которые выжили, видели все это своими глазами.
— Эти выжившие, — возразил Холкрофт, — очень долго служили маньяку верой и правдой.
— Вы должны понять. И поймете. Это были отчаявшиеся люди. Их завлекли в ловушку, и для них это стало страшной трагедией. Мир, который с их помощью был создан, оказался совсем не тем, о чем они мечтали. Были разоблачены все преступления, о которых они и не помышляли, но снять с себя ответственность они все же не могли. Они ужаснулись тому, что предстало их взору, но им было уже поздно отказываться от той роли, которую они сыграли в истории Третьего рейха.
— Благонамеренные нацисты! — сказал Ноэль. — Я уже слышал об этой странной породе.
— Надо вернуться назад в историю, вспомнить об экономической катастрофе, о Версальском договоре, о пакте в Локарно, большевистской угрозе, надо принять во внимание десятки прочих факторов, чтобы понять...
— Я понимаю то, что я только что прочел, — ответил Холкрофт. — Эти ваши бедненькие, не понятые миром штурмовики, не задумываясь, смеют угрожать человеку, которого они даже не знают. «Он будет лишен жизни... никому не будет пощады... ни семье, ни друзьям, ни детям». Да это же пахнет убийством. Так что не говорите мне о благонамеренных убийцах!
— Это вопль старых, больных, отчаявшихся людей. Теперь он утратил всякий смысл. Они просто излили собственную боль, страдания, потребность в искуплении... Их уже нет. Пусть они почиют в мире. А теперь почитайте письмо отца...
— Он не мой отец, — прервал его Ноэль.
— Прочитайте письмо Генриха Клаузена. Тогда вам многое станет ясно. Прочитайте. Нам еще нужно кое-что обсудить, а времени остается мало.
* * *
Мужчина в коричневом твидовом пальто и темной тирольской шляпе стоял у колонны напротив седьмого вагона. На первый взгляд в его внешности не было ничего примечательного, за исключением, пожалуй, бровей. Густые, черные с проседью, они походили на черно-серебряные арки, украшавшие неприметное лицо.
На первый взгляд. Но, присмотревшись к нему, можно было отметить крупные, жесткие, хотя и не грубые, черты, выдававшие в нем решительного и волевого человека. Невзирая на сильные порывы ветра, продувавшего насквозь всю платформу, он смотрел не моргая. Он не отрывал взгляда от седьмого вагона.
Американец выйдет из двери вагона, думал стоящий у колонны, и это будет человек, сильно отличающийся от того, кто немногим ранее вошел в ту же дверь. За несколько минут вся жизнь этого американца круто переменится: вряд ли кому из ныне живущих на земле приходилось переживать нечто подобное. И тем не менее все только начиналось, и путешествие, в которое американцу суждено было теперь отправиться, никто в современном мире не мог себе даже вообразить. Так что очень важно увидеть его первую реакцию. Более чем важно. Жизненно необходимо.
— Attention! Le train de sept heures...
Из репродукторов донеслось последнее объявление. В это время на соседний путь к той же платформе прибывал поезд из Лозанны. Через несколько минут платформу запрудят туристы, приехавшие в Женеву на субботу и воскресенье, — так жители Средней Англии, приезжающие поглазеть на Лондон, создают толчею на вокзале Чаринг-Кросс, подумал стоящий у колонны человек.
Поезд из Лозанны остановился. Пассажиры хлынули из вагонов.
Внезапно в тамбуре седьмого вагона появилась высокая фигура американца. Дорогу ему преградил носильщик, застрявший в дверях с багажом. В иных обстоятельствах эта задержка могла бы послужить причиной небольшого, скандала. Но нынешние обстоятельства для Холкрофта были далеко не обычными. Он не выказал досады: его лицо оставалось невозмутимым, и он спокойно наблюдал за носильщиком. Он словно оцепенел и отвлекся от всего происходящего вокруг, находясь во власти непреодолимого изумления. Об этом свидетельствовало то, как он держал коричневый конверт, прижимая его рукой к груди: ладонь обхватила свернувшийся в трубку конверт, пальцы вцепились в бумагу, словно сжимаясь в кулак.
Документ, написанный много лет назад, и был причиной его оцепенения... Это было чудо, которого они ждали, ради которого они и жили — мужчина у колонны и все те, кто передал ему свою эстафету. Более тридцати лет томительного ожидания. И вот, наконец, свершилось!
Путешествие началось.
