у нашей комнаты на ночь. 306. Шестерки нет, но она явно когда-то была. Это видно по грязному контуру, который остался на поверхности. Я открываю дверь и впускаю девушку внутрь.
Она тянется пальцами к лицу, чтобы прикрыть нос, и я не могу ее винить за это. Нас встречает ароматный букет несвежей мочи, а простыни выглядят так, будто последние десять лет их пропускали через одну и ту же стиральную машину. Потертое одеяло, вероятно, было там с 1963 года, но телевизор на перекошенном комоде выглядит новым. Ковер покрыт пятнами, которые накопились за многие годы с тех пор, как была построена эта дыра. Таракан пробегает вдоль плинтуса. Он делает паузу и, кажется, оценивает Селену с тем же ужасом, что отражается и в ее насыщенных карих глазах.
Судя по выражению ее лица и изгибу губ, она никогда не была в таком номере мотеля. Я плюхаюсь на колючее одеяло с ужасными цветочными узорами. Неважно, какая это кровать, она лучше, чем в моей камере. Матрас издает громкий визг, когда я отползаю назад и прислоняюсь к изголовью.
— Что случилось, кролик? Не соответствует твоим стандартам? — Я спрашиваю, но уже знаю ответ. Эта девушка никогда не проводила ночь в отеле, у которого было менее трех звезд, я уверен в этом. Она могла бы еще оказаться в двухзвездночном, если бы того требовала ситуация, но определенно не в этом. Я даже не уверен, что можно дать хотя бы одну звезду этому месту.
Она вздыхает, снимает куртку и вешает ее на крючок. Он отрывается от стены, и ее дорогая шмотка падает на грязный пол. Она дрожащей рукой поднимает свою любимую куртку и отстраняется ее от себя, как будто может заразиться от одного взгляда на нее.
— Отвратительно, — шепчет она.
— Модный маленький кролик, — говорю я со смехом.
Ее глаза стреляют в меня и сужаются.
— Пошел ты. — Когда она выплевывает слова, ее брови удивленно хмурятся от этой вспышки гнева. Очевидно, что это уже давно вертится у нее на языке. Ее разочарование заставляет мой член стать твердым в одно мгновение. Боже, она выглядит мило, когда злится.
Я поправляю перед своих штанов. Мне не хочется, чтобы она увидела мой стояк, потому что, если она испугается… вот так… я не смогу удержаться и сделаю то, о чем не пожалею. Я пытаюсь вести себя с ней прилично, но правильное поведение никогда не было моей сильной стороной, как показал мой послужной список. Я даже не уверен, почему пытаюсь быть хорошим. Почему это имеет значение?
У меня были испорченные родители: мать — накачанная наркотиками шлюха, и отец — заочный донор спермы. Возможно, я не знал его, но если он трахал мою мать, он, вероятно, тоже был под наркотиками. Я входил и выходил из системы опеки с тех пор, как научился ходить. Я никогда не знал ничего, кроме боли.
И не причинял ничего, кроме боли.
Она заходит в ванную и визжит из-за чего-то. Встаю, чтобы посмотреть, в чем проблема, и замечаю использованный презерватив, лежащий на тумбе. Это чертовски мерзко, но я также видел мужские кишки, лежащие на тюремной раковине, так что… На самом деле, это жуткое зрелище, и вместо спермы кишки были заполнены кровью.
Она прижимается спиной к моей груди, размахивая руками в тот момент, когда мое тело останавливает ее движение. Охваченная паникой, она отпрыгивает, потому что идти вперед означает противостоять угрожающему презервативу. Ее взгляд мечется между ванной и мной, как будто она пытается решить, что из этого является наиболее неприятным. Я обхватываю ее рукой за талию, чтобы оттолкнуть в сторону, и она вздрагивает.
— Расслабься, — шепчу я. — Теперь ты дрожишь, как настоящий кролик. — Я протискиваюсь мимо нее и сжимаю тонкий край туалетной бумаги между пальцами. Ржавый держатель протестующе скрипит, когда я тяну. Как только я отматываю достаточное количество, чтобы создать барьер для своих пальцев, я выкидываю презерватив в мусорное ведро. — Так лучше, — говорю я, качая головой, и ухожу от нее.
Ошеломленное выражение остается на ее лице. Я видел гораздо худшее дерьмо, чем это, в тюрьме, и потребуется нечто большее, чем маленький презерватив, чтобы меня взбудоражить.
Она выходит из ванной, как хирург, который только что вымылся, избегая любого контакта с окружением. Я потираю переносицу. Я устал. Она замужем.
Даже так, она все равно выглядит неуместно. Как роза, растущая посреди свалки. Красива, но окружена мусором. Она садится на шаткий стул, а я достаю из-за спины пистолет и прижимаю его к бедру, прежде чем лечь в постель и натянуть на себя жесткое одеяло. Она вызывающе складывает руки на груди.
— Давай. — Я приподнимаю одеяло с другой стороны королевского матраса и жестом указываю на него. Надеюсь, что она не заметит пятно от спермы в центре одного из цветочных узоров, как будто тот, кто это сделал, целился прямо в него.
Она переключает свое внимание на меня, ее спина выпрямляется, пока она не выглядит вдвое выше своего роста.
— Ни за что, — говорит она, качая головой.
— Я тебя не спрашивал. — Я повышаю голос. — Как еще я узнаю, что ты попытаешься сбежать?
Она усмехается.
— Это может быть сезон охоты, если хочешь, маленький кролик. — Я тянусь к пистолету на бедре, но мне не нужно его доставать.
Она глубоко вздыхает, встает со стула и забирается в кровать, как будто заползает в гроб. Я сдерживаю смешок. Она не переживет и ночи в тюрьме. Ни одной ночи. У нее случится инсульт во время личного досмотра при приемке, когда они заставят ее хорошенькую маленькую задницу раздеться, прежде чем обыскать каждую дырку на предмет скрытой контрабанды. Я ухмыляюсь этой идее и притворяюсь, что это я буду обыскивать ее тело.
Она ложится так далеко, как только может, чтобы не дотрагиваться до меня, почти падая с края кровати. Смотрит на потрескавшийся и покрытый пятнами потолок, скрестив руки на животе, как будто репетирует собственные похороны. Из уголка ее глаза скатывается слеза. Интересно, из-за чего эти слезы?
Это из-за комнаты? Ситуации? Или из-за того, что ее ждет дома?
Комната пугает меня, и мужчина рядом со мной вызывает у меня отвращение, но я не могу выбросить из головы своего мужа. Я поднимаю рукав блузки и потираю болезненный синяк на правом запястье. Незнакомец наклоняется и накрывает меня рукой, я вздрагиваю, когда он касается синяка, который проходит по моему
