как снег лицу без единой веснушки. И эта краснота, и завитки на белом заставили Илью сглотнуть. Никогда бы не подумал, что захочет оборотня.
Он отвернулся, стараясь больше не дышать в сторону красавицы. Гадая, знает ли она, что является альбиносом. Наверное знает, раз красит волосы.
— Это оскорбительно, мадам, — выговорила та, сдавленным голосом, разглядывая улыбнувшегося Илью.
Он повернулся, развязал пояс халата, и под все ширящимися глазами малышки, дал полам разойтись в стороны, чтобы лучше почувствовала запах. Да и его самого.
— Я тебе не нравлюсь, — спросил он, разглядывая ее, скорее для смеха, чем с намерением. Скорее порадовать любовницу, чем что-то сделать действительное. Безусловно, рыжая дивно хороша, но даже для него подобное слишком.
— Свояк свояка видит издалека, — прошептал он, наблюдая, как малышка поняла и от удивления приоткрыла ротик, бессознательно втягивает в себя воздух. Понюхала. Покраснела выдыхая, всматриваясь в него совершенно другим взглядом. Испуганным, чуть опьяненным с поволокой животной реакции, очевидно не понимающая, куда деться от возникших внутри разом чувств. Илья усмехнулся. Ему то не знать, что чувствует волк, почуяв возможную пару. Почуяв не человека, а существо. Необычное, не из мира людей, такое же, как и она. Случается. Не часто. Но, когда бывает, от водоворота чувств и желаний трудно устоять на ногах.
— Ты совсем молодая, — констатировал он, разглядывая чужое смущение. — И у тебя нет пары.
— Пошла вон, — произнесла Данишевская, беря в руки кувшин с водой, даже не взглянув на Руну.
Девушка развернулась, и бросилась из комнаты. Выйти она не успела. Ей на встречу, ввалилось трое мужчин, а за ними великий князь. И эти люди были не с пустыми руками, а с машиной. Польская деревянная фотокамера SzalayGrünhauser сделала один единственный (но какой) снимок. Полуголая мадам, распахнутый с могучим непристойным Илья и неизвестная рыжеволосая девушка.
Вместе со вспышкой завопила мадам Данишевская, захохотал Илья, и над всем командовал великий князь.
— Еще, еще один! Мадам, покажите правду.
Завязалась драка. Руна прижалась к стене, испуганно взирая на происходящую потасовку. Княгиня бросилась к дерущимся, борясь за пластину с негативом.
— Забери снимок! Илья! — визжала она, не жалея дорогостоящих французских кружев и каштановых кудрей.
Каким-то образом пластина отлетела к ногам девчонки. Она наклонилась, подобрать, и в этот момент на нее бросился великий князь. Руки мужчины оказались на шее, и та понимая, что ее душат, извернулась. Она сначала надавила ему на глаза, а когда смогла освободиться, повалив его на спину, вцепилась князю в шею, не осознавая, что творит.
Оглушительный визг мадам и вода из кувшина привели Руну в чувства. Почему-то она оказалась в руках Ильи, успевшего оттащить ее от князя.
— Я не хотела, не хотела, — лепетала она, наблюдая, как кровь растекается густым киселем под телом убитого. Горит перед глазами багровой лужей. В следующий миг малышка увидела бросившуюся к ней обезумевшую мадам, в испуге отпрянула назад на Илью, вероятно думая, что к ней откровенно возлежащей на голом любовнике. Но та бросилась к нему, обхватив его за голову.
— Мы свободны! Илюша! Илюшенька, — шептала она, залезая на колени, целуя его и игнорируя между ними малышку. — Ты получил наследство, я свободу!
Один из троих мужчин, перезарядил фотоаппарат новой пластиной и сделал снимок. Мадам замерла, обернулась, перевела обезумивший взгляд на Илью, начав трястись:
— Забери. Забери сейчас же! Охрана. Охрана!
Мужчины убегали, унося с собой доказательства и скандальный снимок с места смерти великого князя.
— Вызывай врача, — велел Илья, скидывая с себя любовницу и поднимая на ноги ослабевшую и едва стоящую от горячки Руну. — Зови будочника.
Скандальный снимок напечатали в трех столичных газетах. И если Руну судили и отправили на каторгу, то Илью наказали. Вины его не было, но в силу сложившейся непристойной обстановки, сам император пожелал строгой кары. Дабы его офицеры не допускали подобных стечений ситуаций. Его не уволили, назначили тайным офицером этапного конвоя. А это все равно, что на каторгу сослать. Выводы все делать умеют, в том числе и Илья. Не будь завещания и наследства, а главное титула, что оставил папенька, его бы наказали не меньше девчонки. И только безутешная вдова, внезапно разбогатела, но осталась не удел. Лишившись любовника, мадам Данишевская решила на несколько лет съездить в Европу, пока скандал не забудется, и она сможет вернутся. Она надеялась, что сможет. Очень хотелось стать мадам Олейниковой, рассчитывая, что Илья возьмет не только титул, но и фамилию отца.
Глава 2
Илья смотрел, как ползет этап.
Арестантский отряд прошел с верховыми казаками впереди и солдатами по бокам сельский погост с выщербленными крестами. Вокруг них обвалилась прогнившая ограда. Мимо бесчисленных могил, на одной из которых лежит человек.
Упавши на грудь, он издавал стоны сквозь тоскливые всхлипы. Пел могильным плачем. Колодники, чей тупой звук кандалов разлетается по деревенской улице то едва слышно, то громко подхватили его боль, и дружно затянули заунывную песню. У Ильи сделалось в груди тяжко, положительно жутко и неловко. От стонов-песни веяло чем-то сиротливым, щемило сердце и представились места, откуда нет людям возврата. Жрет тело там замогильная сырость. Давит мрак казематных стен душу. Свинцовая тяжесть неволи выедает остатки последнего святого в разуме. Сибирь. Такая темная. Чужая. Безликая. Сырые земли здесь были настолько необжитыми, что даже ангелы в них не заглядывали.
Шли намеренно медленно. Арестанты переставляли едва ноги в тяжелых пятифутовых цепях, выводя артельную песню таким образом, чтобы голоса сливались в один гул мольбы. Тот проникал в сердобольные сердца, погружаясь вслух и чужое внимание, заставляя задумываться обывателей о доли горемычно-просящих. Пели громко, боясь сфальшивить, выронить хоть слово, бережно и торжественно ради сбора подаяний.
Илья ходил рядом с конвоиром, и тоже открывал рот. Путь предстоял не близкий, и посему подать не казалась лишней хоть харчами, хоть деньгой. Сбитые в партию в Москве, за тюремными воротами они шли в основном этапными дорогами уже месяц. Срок достаточный, чтобы сформировался артельный костяк, а по грязи под холодными ветрами обострились у арестантов болезни.
Он шел в своей связке, гремя цепями и время от времени на этапных зданиях уходил в лес или деревню. А кому и зачем не отчитывался. Особо выгода случалась на этапных кабаках. Их держали местные офицеры. Унтер-офицер не имел права отворять замка, пока в дороге. Но это ж официально! А в жизни и не требовалось. Исхудавшие, ободранные, голодные, через месяц любой этапный мог выскользнуть из кандалов. Илья подходил и испрашивал высокоблагородье дозволение. Терпел, свою поганую роль, зная, что конец близок.
В деревне, где они пели, распавшейся вдоль
