– Передают, – сказал Алекс по корабельной связи, и через палубу над головой Джим тоже услышал его голос. – Удивительно… Не по направленному лучу… Похоже, это не нам.
Джим открыл канал связи. Женский голос сухо рубил фразы – для лаконского офицерства эта манера была вроде акцента.
– …агрессивные действия с соответствующими последствиями. Повторяю сообщение. «Черный змей» зарегистрированному грузовозу «Скоропортящийся продукт». Согласно приказу сил безопасности Лаконии вам надлежит выключить двигатель и приготовиться к приему на борт инспекции. Неповиновение будет рассматриваться как агрессивные действия с соответствующими последствиями. Повторяю сообщение…
Джим включил фильтр тактической схемы. «Скоропортящийся продукт» находился от «Роси» в тридцати градусах в направлении вращения и разгонялся в сторону большого жаркого солнца. Если они и слышали сообщение, пока ничего не предпринимали.
– Они из наших? – спросил Джим.
– Нет, – отозвалась Наоми. – Числятся имуществом некоего Дэвида Калрасси с Бара Гаона. Не знаю такого.
Учитывая световой лаг, «Продукт» должен был принять сообщение на десять минут раньше «Росинанта». Джиму представилось, как паникует тамошняя команда. Он сам с ужасом ждал такого сообщения. Как бы то ни было, пока что «Росинант» не в перекрестье прицела. Жаль, что Джим не мог до конца прочувствовать облегчение.
Отстегнувшись, он перевернулся в амортизаторе. Зашипели шарниры ложемента.
– Я на минутку в камбуз, – сказал он.
– Прихвати и мне кофе, – попросил Алекс.
– Э, нет, никакого кофе. Мне бы ромашкового чаю или теплого молока. Чего-нибудь мягкого, успокаивающего.
– Хорошо звучит, – согласился Алекс. – Когда передумаешь и будешь варить кофе, прихвати и мне.
В лифте Джим прислонился к стенке, пережидая сердцебиение. Вот так и случаются сердечные приступы, да? Пульс как начнет частить, так и не унимается, пока не лопнет что-то важное. Может, он и ошибался, но чувствовал себя именно так. Все время так себя чувствовал.
Он поправлялся. Ему легчало. Автодок отрастил ему потерянные зубы. Унизительно, когда приходится, как младенцу, делать укольчик от зуда в деснах, но в остальном все прошло благополучно. Кошмары уже были для него старыми знакомыми. Начались они в плену на Лаконии. Джим ждал, что на свободе они прекратятся, а стало еще хуже. В последнем его хоронили заживо. Чаще снилось другое: кого-то из любимых людей убивали в соседней комнате, а он не успевал набрать код замка, чтобы их спасти. Или поселившийся у него под кожей паразит искал выход наружу. Или лаконские тюремщики снова приходили его избивать и ломали зубы.
Как тогда.
Зато, похоже, были сняты с показа старые ужасы, в которых он забывал одеться или неподготовленным сдавал экзамен. Не так уж худо ему жилось во сне.
Бывали дни, когда он не мог избавиться от тревожного чувства. Где-то в мозгу засела беспричинная, иррациональная уверенность, что мучители с Лаконии непременно его отыщут. Более оправданным был страх перед теми, кто скрывался за вратами. Перед апокалипсисом, уничтожившим строителей врат и теперь нацелившимся на человечество.
Если взглянуть в таком свете, возможно, все с ним было в порядке. Наверное, при таком положении дел ощущения, которые он до лаконского плена счел бы безумием, были здравыми и нормальными. И все-таки жаль, что он не всегда отличал вибрацию неровной работы двигателя от собственной дрожи.
Лифт остановился, Джим покинул кабину и свернул к камбузу. Тихий ритмичный стук собачьего хвоста по палубе подсказал ему, что Тереза с Ондатрой пришли раньше него. И Амос – черноглазый, серокожий, восставший из мертвых – тоже был там, сидел за столом и, как всегда, по-хозяйски радушно улыбался. Джим не видел, как лаконская охрана прострелила ему затылок, но знал, что за дроны заново собрали обрывки человеческой плоти. Наоми все еще не могла решить для себя, считать ли его тем Амосом, что много лет летал с ними механиком, или механизмом чужаков, вообразившим себя Амосом потому, что создан из его тела и мозга. Джим решил, что Амос, даже если изменился внешне и нахватался обрывков знаний о древних чужаках, есть Амос. Обдумать этот вопрос глубже у него не хватало сил.
К тому же его любила собака. Такую проверку не назовешь решающей, но наименее неточной назвать можно.
Сидевшая у ног Терезы Ондатра с надеждой уставилась на Джима и снова забила хвостом.
– Нет у меня сосиски, – заглянув в выразительные карие глаза, сказал Джим. – Обойдешься, как все, концентратами.
– Вы ее избаловали, – заявила Тереза. – Теперь она вам это припомнит.
– Если я попаду в рай, – ответил ей Джим, – пусть это будет за то, что баловал собак и детей.
Он машинально набрал код груши с кофе. Спохватился – и запросил вторую, для Алекса.
Тереза Дуарте, пожав плечами, вернулась к тубе с грибами и пряностями на полезной для пищеварения волокнистой массе – так она завтракала. Волосы она стягивала в темный «конский хвост», неизменно опущенные уголки губ отражали то ли характер, то ли особенности организма. Она росла на глазах у Джима в здании Лаконского государственного совета и выросла из самонадеянного ребенка в бунтующего подростка. Сейчас ей исполнилось пятнадцать, и он успокаивал себя, припоминая пятнадцатилетнего Джима: тощего темноволосого мальчишку из Монтаны, не знающего толком, чем занять себя в жизни, и придерживающего как запасной вариант вербовку в военный флот. Тереза казалась старше, чем Джим в ее возрасте, больше знала о мире и меньше его одобряла. Пожалуй, они друг друга стоили.
Когда Джим был пленником ее отца, Тереза его боялась. Теперь, когда она оказалась на его корабле, страх куда-то испарился. Тогда он был ей врагом, но и теперь Джим сомневался, считает ли она его другом. Где ему разбираться в эмоциональных сложностях социализировавшегося в изоляции подростка. Раздатчик доделал кофе для него и Алекса, и Джим, забрав груши, порадовался греющему ладони теплу. Дрожь почти прошла, а горечь кофе успокаивала лучше чая.
– Скоро надо будет дозаправиться, – заговорил Амос.
– Правда?
– С водой у нас порядок, а топливных пеллет не помешает добавить. И восстановители воздуха уже не те.
– Плохо дело?
– Несколько недель еще продержимся, – сказал Амос.
Джим кивнул. Он уже собрался отмахнуться, отложить проблему на завтра. Только это было бы ошибкой. «На хрен все, что не прямо сейчас» – это кризисное мышление, которое, если от него не избавиться, приводит к новым кризисам.
– Поговорю с Наоми, – обещал он. – Что-нибудь сообразим.
«Если нас не разыщут лаконцы. Если не убьют те, из-за врат. Если нас прежде не прикончит одна из тысячи катастроф, которых я и в мыслях не держал».
Он глотнул еще кофе.
– Ты как, капитан? – спросил Амос. – Что-то ты малость дерганый.
