Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
Варвара же много раз признавалась, что ей плевать на общественную пользу, она работает только потому, что некуда девать энергию.
Несмотря на разницу в происхождении и во взглядах, они отлично ладили.
Выше поднимались не на лифте – на особом самодвижущемся эскалаторе. Медленнее, зато интереснее. Веселая беззаботность семидесятых этажей сменилась чопорностью и спокойными цветами восьмидесятых. Сюда бездельникам вход был заказан – неработающему гражданину восьмидесятые уровни были просто не по карману. Здесь почти все занимались делом либо проживали родительские капиталы – но тоже осторожно и с умом. Никто не пританцовывал и не торчал по полдня в массажных салонах, торговых галереях и экспресс-отелях. Здесь кое-кто выглядел мрачным. Можно было услышать брань и возгласы досады. Здесь квартировали крупные торговые компании, продающие нищим европейцам лес и байкальскую воду, а в шикарных кабинетах стряпали свои делишки посредники, распределяющие денежные «ручейки», поступающие через правительство из китайской Сибири. Распределители не «ручейков», но «рек» и «морей» сидели, разумеется, на девяностых уровнях: там, выше верхушек самых высоких стеблей, наслаждалась солнечным светом элита Москвы – самые богатые, самые влиятельные, самые ловкие и самые страшные люди.
На восемьдесят третьем они прошли через зал, устроенный так, чтобы всякий попавший сюда человек проникался специальной благородной меланхолией: негромко журчала вода в фонтанах, и подле высокотехнологичных каминов с живым огнем в глубоких креслах сидели дочерна загорелые мужчины и женщины, озабоченные не расходованием дармовых китайских денег, а их приумножением. Улыбаясь друг другу, они демонстрировали зубы, покрытые, по последней моде, ярко-красным лаком.
Савелий толкнул дверь из карельской березы, пропустил вперед Варвару и вошел в помещение редакции одиознейшего, скандальнейшего и популярнейшего московского журнала «Самый-Самый»
2
Всякий переступивший порог редакции первым делом видел местную достопримечательность – известное всей Москве кресло чиппендейл, крытое лоснящейся кожей. Сделанное на заказ, оно было ровно в два с половиной раза больше, чем любое другое обычное кресло. Три метра высотой. Героев очередного номера журнала фотографировали в лоне гиганта либо на его фоне: это считалось честью, при том что персонажи интервью, по контрасту с циклопическими подушками и подлокотниками, выглядели, как правило, малолетними хулиганами либо девочками-хорошистками с плотно сжатыми коленями. Посредством уникального кресла здесь культивировалось парадоксальное остроумие: мы напишем, что ты самый-самый, но увековечим в виде дурака. Согласишься – стало быть, ты и есть настоящий, стопроцентный самый-самый.
Савелий и Варвара прошли дальше, в залитый светом общий зал. В редакции презирали кабинетную систему, люди работали на глазах друг у друга. В сотрудника, ведущего сверхважную телефонную беседу, могли бросить комком бумаги или апельсиновой кожурой. Во-первых, чтобы расслабился, а во-вторых, чтобы не забывал: нет и не бывает ничего сверхважного. Есть только самое-самое и все остальное.
Здесь, в ожидании начала еженедельного совещания, собрался мозговой центр скандального еженедельника. Те, кто, собственно, и создавал каждый номер. Маленькая Валентина Мертваго, редактор отдела новостей, и два журналиста-универсала: Пружинов, узкий брюнет с холодным взглядом, безжалостный сноб, знаменитый сумасшедшей работоспособностью, и его антипод Гоша Деготь – неряшливо одетый, с потухшим взглядом. Оба маэстро – вместе с Савелием и Варварой – тянули на себе всю творческую часть: интервью, репортажи, аналитику, но если блестящий Пружинов только набирал вес и считался в профессиональном сообществе первостатейной восходящей звездой, то Гоша Деготь, хоть и выдавал шедевры, быстро скользил в обратном направлении. Много пил и недавно пережил развод. Сейчас он единственный из всех не улыбнулся вновь прибывшим.
У стены на стуле пристроился смутно знакомый Савелию мальчишка с оранжевыми волосами. Герц сообразил, что именно эти волосы обсуждал с Варварой полчаса назад в баре на семьдесят пятом уровне.
– Наконец-то, – звучно провозгласил Пружинов. – Старик без вас не хочет начинать.
Тут же из-за полуоткрытых дверей конференц-зала послышался скрипучий фальцет:
– Что там? Соизволили прибыть наши голубки?
– Так точно! – крикнул Герц.
– В задницу твое «точно»! Заходите, начнем.
Все, включая загадочного юношу, торопливо вскочили и прошли, едва не толкаясь локтями, в соседнее помещение, где во главе стола в новейшей китайской инвалидной коляске поджидал свою паству, своих детей, своих рабов маленький старик со скрюченным телом мумии. Два десятка длинных волос, уцелевших на сером, в пятнах пигментации, черепе, были забраны сзади в косицу, непомерно длинные пальцы, лежащие на ручках управления, хищно шевелились. Сколько ему лет – знал только он один, официальный возраст был сто три года.
Шеф-редактор и владелец журнала «Самый-Самый» Михаил Евграфович Пушков-Рыльцев выглядел как человек, в юности сочинявший стихи о любви, но однажды резко завязавший со стихами, любовью и юностью. В гостиной его квартиры – Савелий сам видел – за антикварным ломберным столиком сидели голые по пояс голографические модели Зигмунда Фрейда и Карла Маркса – играли в «Монополию» на щелбаны.
Глядя в огромное окно, шеф ждал, пока все рассядутся.
Гоша Деготь дернул Савелия за рукав и прошептал:
– Ты мне сегодня нужен. Вечером. Приезжай. Только обязательно.
– Что случилось? – осторожно поинтересовался Герц.
– Ничего. Но это очень важно.
Савелий уловил запах перегара. Удержался – и от того, чтобы поморщиться, и от того, чтобы удивленно поднять брови. «Очень важное ничего». Как раз в стиле нынешнего Гоши.
– Герц! – каркнул Пушков-Рыльцев. – Прими вправо! Ты загораживаешь нашему трезвеннику солнце.
Гоша Деготь побагровел. Сидящая напротив Варвара поджала губы, чтобы не улыбнуться. Незнакомый мальчишка, наоборот, улыбался во весь рот.
– Все понял, – сказал Савелий Гоше. – Я приеду. Извините, шеф.
– Сам ты шеф, – отбил Пушков-Рыльцев.
– Я не шеф, – мирно возразил Герц.
– Тогда сиди и не хрюкай.
Пружинов фыркнул.
– Начнем, – провозгласил старик.
Гошу Дегтя в редакции жалели и презирали. Именно в такой последовательности. По крайней мере сам Савелий, завидев угрюмого сутулого Гошу, испытывал сначала сильную жалость – как если бы Гоша имел какой-либо физический недостаток типа косоглазия, – а потом, сразу, столь же сильное презрение, поскольку Гоша в своем косоглазии был сам виноват.
Семь лет назад Гоша вступил в экспериментальный проект «Соседи». По заданию редакции. В квартире Гоши установили пятьдесят миниатюрных видеокамер. Наблюдать за подробностями Гошиной жизни, включая самые интимные детали, мог любой участник проекта «Соседи». И наоборот, сам Гоша, включив телевизор, получал доступ к первоклассным цветным трансляциям из квартир нескольких тысяч прочих участников затеи. Проект был коммерческим: семьи, чье существование вызывало интерес у наибольшего количества наблюдателей, попадали в особый рейтинг и получали от спонсоров одежду и бытовую технику.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
