что я внимания не обратила.
– Ты же вроде его недавно придурком обозвала? – спросила я.
– Ну и что? Ты ж не замуж за него собираешься. Скорее всего, он женат. Знаем-знаем, все они такие.
– Кто они? Мужики?
– Мужики такого сорта.
– И что это за сорт такой?
– Которые клеят телок в барах.
– Ты считаешь, он меня клеил? Я бы так не сказала.
– Ну еще бы, – отозвалась она. – Ты так не выражаешься.
– А по-моему, он не из таких, – сказала я. – Чаще всего ведь как бывает: тебя угощают, и все – считают, что за вход заплачено. Билетик на руках, осталось только пробить. Никто даже близко не пытается что-то о тебе узнать. А этот вел себя иначе. Он… он как будто прижал меня пальцем и надавил до боли. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю. Тебе хочется с ним переспать, потому что он секси и такой как бы мерзавец, а ты мазохистка. Бывает, что уж тут. Стыдиться нечего, Анна. Подумаешь, мазохизм, есть вещи и похуже! И видит бог, тебе давно пора потрахаться. Я не надевала сережки все то время, пока у тебя не было секса, и у меня дырки в ушах заросли.
– Спасибо за яркий образ, – сказала я.
– Всегда пожалуйста, – откликнулась она. – Так, а ведь завтра нам за комнату платить?
– Первая пятница месяца. Да.
– Может, одолжишь мне деньжат? Немного. Фунтов пятьдесят. А то я на мели.
– Без проблем.
У меня было достаточно денег. В этом месяце я отработала пару лишних вечеров и как раз получила гонорар – в сумке у меня лежал толстенький конверт.
– Могу дать хоть сейчас, – сказала я.
Я достала и протянула ей несколько купюр. Для нее не жалко. Лори никогда не отдавала долгов, но сама, когда была при деньгах, швырялась ими направо и налево, кутила от души и платила за все: за выпивку, еду и такси. Поэтому деньги утекали сквозь ее пальцы как вода, поэтому она все время в них нуждалась и поэтому исходила ядом в отношении всех, у кого они водились.
Видимо, необходимость просить у меня взаймы ее напрягала, потому что настроение у нее резко улучшилось. Мы вышли из метро и хохотали над какой-то ерундой всю дорогу по Митчем-роуд, где с наступлением темноты, несмотря на холод, собираются люди: толкутся у помпезного старого кинотеатра, переделанного в зал для игры в бинго, кричат и целуются посреди улицы, слушают музыку с телефонов, топчутся в очереди перед нейл-баром, где до поздней ночи можно не только сделать маникюр, но и купить сэндвич. Однако дальше улица затихала, и лишь манекены глазели на нас из неосвещенных витрин. В магазине париков торчали безумно накрашенные головы. В магазинах тканей красовались детские манекены в нарядных сатиновых платьях. Лори просила меня напеть то одну, то другую джазовую песенку, которые ей нравились, и подпевала, если знала слова, – «передо мною ты стояла, и через лондонский туман вдруг ярко солнце засияло», – а прохожие пялились на нас. Снова помрачнела она, только когда мы свернули на свою улицу. Замолкла и принялась вздыхать, и у меня внутри тоже возникло злое, болезненное, безнадежное чувство, которое – я знала – испытывала и она. Лори вставила ключ в замок и выпалила:
– Мерзкий гребаный домишко! Мерзкая гребаная жизнь! Зачем нам это, Анна? Пора найти приличную работу! Пора! Вот возьму и найду! Не могу здесь больше! – И распахнула дверь.
Глава вторая
В понедельник утром у меня был урок вокала с Анджелой. Я доехала на метро до Моргейта – чем ближе к Сити, тем больше в поездах Северной линии встречается пассажиров в деловой и более дорогой одежде, – там я пересела и проехала две остановки до Фаррингдона. Когда я шла по Клеркенуэлл-роуд, небо было еще тусклое, словно его освещала энергосберегающая лампочка. В консерватории было пусто и тихо. Музыканты в большинстве своем не рвутся начинать рано, но Анджела любила заниматься с утра. «Если ты можешь привести голос в рабочее состояние рано утром, – говорила она, – то это не составит для тебя проблемы и в любое другое время».
Анджела уже ждала в репетиционной. Было девять утра, но она, как всегда, выглядела так, что хоть на сцену выходи: шелковая юбка, помада, каблуки.
– Хорошо провела выходные? – поинтересовалась она.
– Неплохо. Пела на благотворительном обеде, ну знаете, которые Марика всем предлагает. Там еще Фрэнки выступал.
– Бесстрашные вы ребята. Репертуар там обычно так себе, нет?
– Да нет, все было вполне пристойно. Гилберт и Салливан. Немножко джаза. И несколько оперных арий, самых известных. Фрэнки попробовал свои силы в «Nessun dorma». Так что все очень даже. Еще и накормили!
Анджела укоризненно поцокала языком.
– Господи Иисусе, это же вообще не его формат! Кто там у него преподаватель? Джон? Джон вообще в курсе, с чем его студент выступает?
– Вряд ли. Но он справился. Вы же знаете Фрэнки – его мало что смущает. Да и деньги неплохие.
– Торговать голосом, чтобы срубить деньжат! – возмущенно воскликнула она. – Ужасная безответственность с вашей стороны. Вот сейчас и посмотрим, что бывает, если не жалеть горла!
Она взяла аккорд и пропела упражнение, которое я должна была за ней повторить. Простая триада, открытое «а», ничего особенного; но господи боже, Анджела Леманн в одном помещении со мной, стоит рядом, поет, ее голос совсем близко – голос, которым я много лет заслушивалась одна в своей комнате. Именно ее голос стал первым, в который я влюбилась: еще в подростковом возрасте наткнулась на ее записи и была наповал сражена его красотой. Я даже не думала, что человеческий голос на такое способен – в нем была бархатная глубина, такая сладостная, мощная и густая, что слушать больно. В студенческие годы я накопила денег, чтобы поехать в Лондон и увидеть ее в «Тоске», и после спектакля дожидалась у служебного входа, надеясь улучить возможность с ней поговорить, – но начался дождь, и она так и не вышла.
Я знала, что Анджела преподает в консерватории, и именно поэтому всегда мечтала там учиться, но дальше смутных грез дело не шло – как у ребенка, который говорит, что, когда вырастет, станет космонавтом. Я даже не пробовала туда поступать: на сайте у них было расписано столько требований к абитуриентам, да таким языком, что я заробела. В консерватории ждут певцов «артистически убедительных», писали они. «Разносторонних. Музыкально подкованных. Тех, чьи вокальные данные отвечают стандартам профессиональной подготовки».
Я поступила в небольшую школу исполнительских искусств за пределами Лондона, а поскольку мне предложили стипендию, осталась там и в магистратуре. На
