было невероятным.
Приятно чувствовать, что жизнь налаживается.
Раньше, до вчерашнего вечера, наше дефиле по коридору было только нашим личным делом. Сегодня же интерес, вызванный непонятным событием на третьем этаже, заставлял некоторых, особо любопытных, откровенно выворачивать себе шеи, глядя в нашу сторону. Другие при нашем появлении замирали и, скосив глаза, пристально всматривались в нашу группу, надеясь либо кого-то высмотреть, либо в отсвете ореола тайны уловить ответ на мучавшие всех вопросы. Третьи глядели рассеянным взглядом сквозь и поверх нас, превратившись в одно большое ухо, надеясь подхватить обрывки наших разговоров.
Что правда, то правда. Интрига существовала. Никто толком не расслышал, что же Шура сказал чернявенькому, исчезнувшему вместе Бэшеном. Но поведение комсомольского вожака и его подпевалы разогревало ещё больший интерес к случившемуся, многократно обсуждалось и продолжало обрастать невероятными гипотезами.
А ближе к вечеру сработала теория кучности «дней варенья» — и уже нас пригласили в гости, где мы чувствовали себя почти что именинниками, разве что подарков нам не дарили.
Магический ореол «детей лейтенанта Шмидта» каким-то непостижимым образом, спустя пятьдесят лет, продолжал действовать на пытливые, неокрепшие и доверчивые мозги юных студентов. Мы чувствовали, подставляя с ехидным превосходством стаканы под струи дешевого вина, что хотят они спросить, но робеют, не решаются, мнутся, вот-вот зададут вопрос, но стесняются. Мы же держались стойко, от угощений не отказываясь, пьянели в меру, на вопросы отвечали уклончиво, поддерживая имидж простых, доступных в общении весёлых ребят, с загадочной недосказанностью и только им известной тайной.
Посетили (опять же, по приглашению) ещё несколько гуляющих компаний, снисходительно чокались, улыбались, сдержанно шутили и… В конце концов, потеряв бдительность, окончили субботу в нашей комнате в кругу случайной, но очень тёплой компании, с трудом выпроводив под утро особенно рьяных наших почитателей.
На воскресный вечер мы получили приглашение на вечеринку, а на понедельник извещение на почту получить первый почтовый перевод. Жизнь менялась на глазах, и казалось, в лучшую сторону, но тут пришёл комендант.
3. Обратная сторона медали «За боевые заслуги»
Воскресное утро, нерабочий день, вкрадчивый стук в дверь. У нас на столе слегка не прибрано — пустые бутылки, остатки еды. В воздухе тоже не альпийские луга — накурено и застоявшаяся вонь из переполненной окурками консервной банки.
Как обычно, не дожидаясь приглашения, дверь открылась. В проёме показалась физиономия коменданта, мы приготовились к худшему — воплям, разносу, нотациям и прочим проявлениям власти. Но что это? Что-то странное и необъяснимое происходило у нас прямо на глазах. Он сделал вид, что ничего не замечает и, вежливо поздоровавшись, попросил разрешения войти.
— Решил, вот, зайти узнать, как устроились на новом месте, нет ли жалоб. Может, пожелания имеются?
Это напоминало сцену из «Ревизора» в постановке театра абсурда. Некоторые из нас уже сидели за столом, кто-то ещё лежал, а все вместе мы составляли единый нетленный образ растерянного, застигнутого врасплох, перепуганного, задолжавшего трактирщику Хлестакова, а стоящий в середине комнаты комендант, был и Городничий, и Земляника, и Добчинский с Бобчинским в одном потерявшем человеческий облик лице. В голове не укладывалось, что этот хамоватый начальничек способен на такую вежливость и трепетную нежность в голосе. Его елейный голосок жил отдельной жизнью от всего тела. Глаза бегали короткими рывками и нырками, цепко ощупывая каждого из нас с ног до головы. Он даже умудрялся отважно, коротко, с испугом, заглядывать в глаза, надеясь уловить наше настроение и, главное, наше к нему отношение. А вопрос: «Так кто же из вас, сукиных сынов, всё-таки тот самый сын?» был во всем его облике. В вопросительном абрисе его заискивающей фигуры, в изломе бровей, в широко раскрытых бесцветных глазах, в суете потных от волнения, сжимающих собственные пальцы, рук, в нервном вытирании их о брюки, в приглаживании сальных блестящих волос.
— На Новый год вы, конечно, домой все поедете? — прозвучал вопрос, который поставил нас в тупик.
Ещё несколько дней тому назад он же нас и предупреждал, если мы уедем на Новый год, то можем не возвращаться. Места будет заняты, а вещи сданы в камеру хранения.
«Это провокация. Он хочет поскорее от нас избавиться. Подстава», — на свой лад, но в правильном направлении мелькнуло у каждого из нас в голове.
Все, кто лежал, приподняли головы, чтобы не пропустить ни единого слова.
— Мы уезжать не собираемся, — рассудительно ответил за всех мудрый Профессор, — планируем сразу же второго выйти на практику.
— А второе воскресенье, — радостно объявил комендант, — так что можете спокойно уезжать, ваши места никто не займет.
— Мы должны обсудить это с нашим руководителем, — сказал Мурчик, и по лицу коменданта пронеслась чёрная тень испуга.
— Каким руководителем? — непонимающим взглядом обводя комнату, как бы ища вдруг откуда-то проявившегося руководителя, спросил он.
— Практики. Руководителем практики. Он приехал позавчера и живет у своих родственников. В понедельник мы с ним встречаемся и всё обсудим.
Было заметно, с каким облегчением он выслушал Шуру и удовлетворенно закивал головой. Приободрившись, подчеркнуто не замечая беспорядок в комнате, он добавил:
— Отдыхайте, не буду мешать. Будете уезжать, обязательно предупредите.
Тенью выскользнул в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. И всё, тишина, никаких шагов. То, что он подслушивает, было более вероятным исходом его визита, чем тихий беззвучный уход.
— Я не понял. Шо за геволт? Что это было… — начал было Миха и осёкся.
Шура поднес указательный палец к губам и глазами показал на дверь. Мы неторопливо поднялись и молча принялись собирать со стола.
Конечно же, мы все хотели на недельку прервать харьковскую жизнь и тайно готовились к кратковременному броску в Одессу. По месту прохождения практики у всех было договорено. Между собой мы уже обсудили и выстроили строгую смену караула, гарантирующую постоянную занятость наших комнат.
А тут такое заманчивое, но уж очень провокационное предложение. Не говоря ни слова, очистили стол, выбросили окурки, тихо подмели, вынесли грязную посуду, и только тогда, убедившись, что коменданта уже нет в коридоре, приступили к обсуждению создавшейся ситуации.
Было решено: первое — предложение «начальника общаги» взять за основу, второе — в понедельник руководителя практики, не вводя в нюансы изменения политики, познакомить с комендантом. Цель их рандеву — руководитель напишет, а комендант подпишет заявление на наш отъезд с обязательным сохранением мест в общежитии. Одно дело мы, а другое — доцент. Довольные собой и своей сообразительностью, мы обстоятельно, плотно поели.
Комендант ушел от нас часов в одиннадцать, а около часу нас, полусонных, разморенных, завалившихся с книжечками и журнальчиками на койки, опять растормошил стук
