Надо признаться, тут со мной чуть не случилось то, что иногда случается с новобранцами в первом бою и о чем они впоследствии никогда не рассказывают соратникам. Такой страшной рожи я не видел с тех пор, как… да никогда не видел! Да еще всего в нескольких дюймах от моего носа! Но когда первое потрясение схлынуло, я осознал, что лицо-то передо мною вполне обычное, просто искажено злостью и болью.
— Так-так-так. — Я обошел вокруг застывшего в нелепой позе старика и без особого сочувствия поинтересовался: — Прострел?
— Он, проклятый, — прокряхтел старик. — Надо ж как не вовремя прихватило!
— Это из-за перемены погоды. Вчера было тепло и пасмурно, а сегодня солнце и мороз. У меня наоборот — когда к теплу погода меняется, лапы… э-э-э… ноги болят.
— У тебя-то с чего? — недоверчиво покосился на меня старик.
Я помог ему опустить руку с занесенным костылем.
— Ну, скорее всего, эта хвороба ко мне привязалась, когда мой отряд в Голландии обретался почти полгода. Болота, сырость — сам понимаешь. Да и вообще, знаешь ли, жизнь ландскнехта — не сахар. Под дождем мокнешь, мороз тебя морозит, зачастую на голой земле спать приходится…
— Ландскнехта? Да ты смеешься надо мной! — гневно потряс кулаком старикашка, но тут же перекосился от боли. — Какой из тебя ландскнехт, недомерок?!
— Хороший, я считаю. — Я размотал шарф и стянул с головы шляпу. — У меня, между прочим, капитанский патент…
— Дьявол! Изыди! Ы-ы-ых!
Мой гневливый собеседник вновь попытался замахнуться на меня костылем и вновь застыл в раскоряченной позе, не в силах шевельнуться от боли.
— Экий ты все-таки склочный тип, дедуля! — укорил я старика, снова помогая ему опустить руку и выпрямить спину. — Ты на всех гостей с палкой бросаешься?
— Не помню, чтобы приглашал тебя в гости, — проворчал старик. — Много вас тут шляется! И все норовят стянуть что-нибудь!
— Да что у тебя красть-то? — искренне удивился я, разглядывая сомнительной чистоты прихожую. Кособокая табуретка да несколько драных шуб из не поддающегося опознанию меха составляли всю обстановку. — Здесь даже старьевщику нечем поживится…
— А тебе-то откуда знать? Что бы еще понимал в ремесле старьевщика!
— В твоем возрасте, — наставительно произнес я, вновь помогая старику разогнуться, — и с твоим радикулитом следует быть спокойнее. О вечном пора думать.
— А в твоем возрасте надо к старшим с почтением относиться! — парировал старик. — Ты почто ко мне вломился, словно разбойник какой? Или ты и есть разбойник?
— Да не разбойник я… И не дьявол, так что хватит на меня крестом махать. Я — Конрад фон Котт, не слышал разве про меня? Личный Шпион королевы.
— Королевы? — вытаращился старик. — Неужто Гарольд женился?
— Какой Гарольд? Дед, ты в каком году живешь? Гарольд уж больше двадцати лет как пропал. После него правил его брат — Хилобок. А сейчас правит дочь Хилобока — королева Анна. Ну и ее муж, король Андрэ… тоже правит. В некотором смысле.
— Да мне в общем-то по фигу, — пожал плечами старик. — Кто на троне сидит, нам в Нижнем Городе с того ни тепло ни холодно. Ну и что привело такую важную шишку в дом бедного старьевщика?
— Возможно, у тебя есть кое-что, нужное мне.
— М-да? — Старик окинул меня подозрительным взглядом. — Уверен? Придворному хлыщу вроде тебя вряд ли может понадобиться что-то из моего товара. Хотя несколько ценных вещичек у меня найдется, да, найдется… можешь пройти и посмотреть сам…
Старьевщик тщательно запер входную дверь на несколько запоров и поманил меня за собой. Темный грязноватый коридор заканчивался обшарпанной дверью самого неприглядного вида. Старик повозился с замком, отворил ее, пропуская меня внутрь дома.
— Ох! Ну и… разнообразие, — дипломатично закончил я.
Должен признать, комната внушала смешанные чувства. Весьма большая, она была так загромождена старой мебелью и прочим хламом, что казалась тесной. Черные от времени, рассохшиеся шкафы и буфеты подпирали потолок, с ними соседствовали колченогие кресла и диваны, погребенные под кучами каких-то тючков и коробок, беспородные табуретки толпились стайками в разных углах. Из приоткрытых створок шкафов топорщились старомодные камзолы и платья, поношенной и порядком грязной одеждой завалены были и диваны с креслами. На буфетных полках громоздились горы разномастной посуды, обшарпанных шкатулок и табакерок, уродливых вульгарных статуэток и прочего хлама…
Я закашлялся от попавшей в горло пыли, после чего принялся неудержимо чихать — чувствительный кошачий нос болезненно воспринял затхлый воздух комнаты.
— Эй! А ну прекрати! — возмущенно завопил старик и принялся бережно вытирать рукавом стенку ближайшего шкафа. — Ты мне так всю полировку попортишь!
Я с сомнением посмотрел на кособокое чудище.
— Да его разве что на дрова кто-нибудь купит, а для дров полировка неважна…
— А он и не продается! Здесь ничего не продается! Склад у меня на чердаке.
— А это тогда что?
— Это моя гостиная, — буркнул старик. — Живу я здесь! Ну чего встал? Пошли уже, время — деньги.
Не желая вновь вызвать приступ гнева, я оставил рвавшиеся с языка комментарии при себе. В конце концов, в Бублинге каждый сумасшедший имеет право жить, как хочет. Да и воробей заметил гобелен как раз на чердаке.
В углу гостиной обнаружилась крутая лестница, ведущая к люку в потолке. С неожиданной для такой развалины прытью старьевщик вскарабкался по ней, отпер люк и скрылся на чердаке. Я поспешил за ним.
— А вот и товар. Выбирай — чего надо?
— Издеваешься? — вякнул я, без всякой надежды обводя взглядом горы барахла, забившие чердак до самой крыши. — Как на этой помойке можно что-то найти?!
— Не хами, молокосос! — Старик погрозил мне костылем. — Ничего ты не понимаешь в благородном ремесле старьевщика! Это же сокровищница!
— М-да?.. — Я скептически хмыкнул, разглядывая стул, рассохшиеся ножки и облезлая кожаная обивка которого свидетельствовали о долгом и безжалостном жизненном пути.
— Да! Между прочим, этот стул, на который ты смотришь, принадлежал самому Урюк-Урукхаю! Ему цены нет!
— Сомневаюсь, что дикий кочевник при жизни пользовался им хоть раз. Насколько я помню дворцовые байки, он до самой смерти по степной привычке сидел на корточках. Даже на троне.
— Я же не говорил, что он на нем сидел! — выкрутился старик. — Но принадлежать-то он ему мог!
— Вот что меня меньше всего волнует в этой жизни, так это родословная стульев.
— Ты рассуждаешь как простолюдин! — возмущенно фыркнул старьевщик. — Каждый человек оставляет отпечаток своей души на вещах, которыми владел при жизни! Если человек был особенный, то и отпечаток будет особым! Недаром же так ценят мечи, принадлежавшие великим героям!
