нем. К тому же он — председатель Совета трудового коллектива многотысячного объединения. Он, а не балтиец — несомненный лидер и герой дня. Но герой с треском проваливается после одной-единственной искренней своей фразы Он, рабочий человек с руками, мало похожими на руки рабочего, на вопрос о годах Брежнева вдруг оживляется:
— Это были самые прекрасные годы в моей жизни! Я работал, я жил полной жизнью!
Сказано с какой-то юной запальчивостью, хотя человек вовсе не юн. И можно его понять: именно в эти годы он и начал восседать в президиумах, получил награды, машину, достиг того, о чем мечтал. Как говорится, стал „агитировать за советскую власть“. Вполне нормальный „человек из мрамора“, если вспомнить долгое время запрещенный у нас фильм Анджея Вайды.
Балтиец явно наберет куда больше очков. Говорит он неловко, но прямо: я, мол, за рабочих, я буду защищать их интересы, я считаю, что интересы рабочих должны защищать рабочие, а всякие профессора не знают, как рабочие живут. Здоровый, симпатичный парень, он импонирует своими крупными жестами, искренностью и бесхитростностью.
В половине двенадцатого ночи наконец подошла моя очередь. И хотя по природе я импровизатор, в этот раз речь у меня была продумана, заранее подготовлена. Я собирался излагать концепцию правового государства, концепцию рыночной экономики. Но когда рука сама потянулась в карман пиджака за тезисами, я понял, что если сейчас скажу свою подготовленную речь, то все провалится. Потому что люди сидят больше шести часов, и читать им лекцию совершенно бессмысленно. Начинаю лихорадочно думать, что бы изобрести. Но изобрести ничего не удается, а микрофон уже смотрит мне в рот, и в зале — только равнодушное любопытство; ну давай, профессор, не тяни…
Тут-то и вспомнилась знаменитая речь Мартина Лютера Кинга, каждый абзац которой начинался неизменным: „Я мечтаю…“ И, призвав на помощь тень великого американского правозащитника, я сказал, что я тоже мечтаю. Мечтаю о времени, когда не будет никаких окружных собраний и предварительных отборов кандидатов; о времени, в котором избиратели, придя на встречу, смогут сами определить кандидата и не будут толпиться у закрытых перед ними дверей, охраняемых дружинниками и нарядами милиции; о времени, когда продажные и некомпетентные министры вкупе с другими такими же руководителями перестанут доводить нашу жизнь до абсурда; о времени, когда министр мелиорации и водного хозяйства, закопавший в землю миллиарды, и министр финансов, скрывавший от народа громадный дефицит госбюджета, и Председатель Верховного суда, сделавший карьеру, написав донос на своих коллег, все они перестанут занимать свои кресла. Я сказал, что мечтаю о времени, когда наше государство станет правовым, и коротко объяснил, что правовое государство — это то, которое не допускает предоставления прав и привилегий одному за счет другого.
Но я не долго мечтал вслух перед этими, очень уставшими людьми. И когда с последним словом услышал тишину, понял, что дело сделано: зал на моей стороне.
Мой результат оказался вторым. У балтийца — третий. И четвертый — у кочегара пансионата „Заря“ из Сестрорецка. А первый — у Владимира Рачина, начальника участка кронштадтского морского завода. Человек безусловно талантливый, он опередил меня ровно на сто голосов; и если считать только „за“, счет у нас, четверых, был такой: 427, 327, 316 и 289. Окружное собрание зарегистрировало четверых. Это был самый демократический, „самый альтернативный“ округ в Ленинграде.
Кстати сказать, позже выяснилось, что все мои соперники — люди интересные и симпатичные. Мы будем и после выборов поддерживать знакомство. Скажем, Сергей Подобед, тогда кочегар и студент-заочник, сегодня закончил Политехнический институт. Он депутат Ленсовета. Его голос заметно звучит на сессиях.
К двум часам ночи собрание наконец закончилось. Автобусы уже не ходили, и мы, возбужденные, шли через февральский город, обсуждая перипетии прошедшей баталии. Где-то около станции метро „Петроградская“ нам все же удалось остановить частника. Шофер оказался давним моим учеником. Прислушавшись к разговору, он узнал меня и рассказал, что работает в одной малоинтересной конторе, а по ночам подрабатывает частным извозом. И уточнил, что за одну ночь получает в десять раз больше, чем за восемь служебных часов.
— А вам не страшно сажать поздние компании?
— Ничего, я парень сноровистый… Анатолий Александрович! Ну скажите, зачем вам это нужно? Ведь все это игры. Все это вранье. И Горбачев, и выборы. Хоть вы разбейтесь, все равно вам не свергнуть эту Систему. Если вам стало скучно от профессорской жизни и вы хотите поиграть — я вас пойму. Если вы всерьез — мне вас жаль. Потому что Система непоколебима, и не профессора ее разрушат.
Мы простились, но после разговора в ночной машине эйфории у меня поубавилось. Да, я могу победить. Но дальше-то что?
Впрочем, эти мысли надо было гнать. Начиналась настоящая предвыборная кампания. За короткий срок мне предстояло выступить более чем на ста собраниях и митингах. И выиграл я эту, первую в моей жизни предвыборную схватку благодаря двум новшествам, которые мне удалось внедрить в общественную жизнь города. Во-первых, я стал выступать с мегафоном у станций метро. Их в моем, 47-м территориальном избирательном округе две — „Василеостровская“ и „Приморская“. Одна в центре Васильевского острова, другая на Голодае, у самого залива. Здесь утром и вечером проходят десятки тысяч горожан, здесь люди ждут на трамвайных и автобусных остановках свой переполненный транспорт. Читают газету, покуривают или просто смотрят в низкое северное небо.
Особенно удачна для предвыборной агитации „Василеостровская“: это стеклянный колпак, поднятый над небольшой площадью двумя десятками ступенек. Значит, можно встать чуть в стороне от входа и работать со скучающими избирателями.
Так „Василеостровская“ и превратилась в постоянный избирательный, а потом и вообще политический клуб. В этом качестве питерского Гайд-парка она остается и сегодня. Здесь потом агитировали и кандидаты в народные депутаты РСФСР, здесь у переносных стендов долгие месяцы станут толпиться ленинградские неформалы — от Народного фронта до „Памяти“.
В Москве такой политический пятачок — Пушкинская площадь. В Ленинграде — станция метро „Василеостровская“. И уже каждый день, независимо от того, приходил я или не приходил, здесь собирались люди. Импульс дан, место определено, а людям в наше время всегда найдется с чем прийти на площадь и что сказать незнакомому человеку.
А вторым изобретением были теледебаты. Дело в том, что я некоторое время вел на Ленинградском телевидении программу „Право и хозяйственная
