в социальном отношении. Завод был создан сразу после войны. Выпускал маленькие турбинки для сахарной промышленности, для лесотехнической промышленности. В первые годы после войны нужна была малая энергетика. А где-то на стыке пятидесятых и шестидесятых годов оказалось, что уже не нужна. Но к большой энергетике мы не были подготовлены. Стал завод заваливать план, неуверенная пошла работа. И случилось то, что в таких случаях всегда случается: весь коллектив начинает, я бы сказал, разлагаться. И дисциплина пошла под откос, и внешняя культура производства. Все у нас было грязно, разрушено, поломано. Во второй смене можно было наблюдать, как люди собирались и тут же у станков распивали пол-литра. Приводили каких-то пьяных специалистов, потому что если он, не дай бог, не придет, то никто не сделает. Вот такая обстановка. Избалованная часть этой «рабочей аристократии» — я говорю так, как есть, а вы меня потом будете править, условно, конечно, «аристократии» — почувствовала себя незаменимой.
— Это были люди высокой квалификации?
— О да! Они в любом состоянии могли работать. Знаете, как кавалерист когда-то: на земле не стоит, а на лошадь посадят — сидит в седле. И вот его приводят, ставят к станку, и он делает деталь. И это окружающих восхищает! Мы пошли на тяжелую, конечно, операцию. Вообще отказались от услуг таких вот высококвалифицированных людей, которые не признавали никаких устоев дисциплины и общественной морали. Отказались! И тогда появились на сцене другие, находящиеся в тени. Появились рабочие, которые по своему развитию выделялись. Они не получили образования по разным причинам, но по интеллекту эти люди были на уровне руководителей. И мы стали сплачивать вокруг них группы молодых станочников, неоперившихся ребят. Так появились наши первые девятнадцать бригад. Колеблющихся становилось все меньше. И вот позади более десяти лет...
* * *
Глядя на Чернова, трудно поверить, что и он колебался. Передо мной сидел человек, убежденный в неоспоримых преимуществах бригады.
— Если бы пришел сейчас директор Пряхин и сказал, что разрешает всем, кто хочет, выйти из «колхоза», многие бы вышли?
— Единицы! — рубит Чернов. — Я сам сейчас не представляю, как работать одному. Что, прийти на станок и искать мастера? Или мастеру меня искать? Как это? Я уже о том забыл — бегать, получать задание. В бригаде у нас каждый знает задание на месяц вперед.
— На ско-о-лько?
— Не ослышались. На месяц!
* * *
«Раньше мастер был у нас кем-то вроде толкача — «выбить», «утрясти». Весь день крутился как заведенный... Сейчас ему не приходится непосредственно опекать каждого рабочего, возиться с кучей нарядов, быть, как говорится, «официантом» на участке. Мастера вплотную занялись решением крупных производственных вопросов» — это я Северина цитирую, статью Альберта Николаевича в многотиражке «Турбинист». И у Чернова: «раньше — теперь»... И у любого другого на заводе.
Зашел к директору Пряхину и услышал от него:
— Прежде, бывало, мастер писал наряд, а с этим мастером рабочий куда-то сходил, и тот дал работу «повыгоднее», получше. А «невыгодную» — соседу. Склоки, разговоры, нервотрепка. Раньше конфликты из-за оплаты в цехах возникали непрерывно. Они, собственно, и сейчас возникают на многих заводах, где индивидуальная сдельщина. Но мы ушли от этого.
Заместитель Пряхина, Николай Тихонович Филиппенко, свои «раньше — теперь» сыпал как из мешка:
— Прежде Петя с Васей поругались — бегут к начальству, теперь они все решают сами... Прежде Петя должен был сдать деталь комплектовщице, а она отдавала ее Васе, сумасшедшие потери времени. Теперь рабочие передают безо всякого друг другу... Раньше если кто-то напутает в узле, да еще если из цеха в цех передаст, то потом неделями разбираются, кто там прав-виноват. А теперь бригадир Орлов прямо выходит на бригадира Улановича: «Слушай, вот я тебе отдаю такой-то узел, ты взгляни...» Хотя это и неофициально, но я знаю, что они все время бегают друг к другу... Раньше я, заместитель директора по снабжению, рабочего редко видел. А сейчас меня в цехе сплошь и рядом останавливает слесарь и говорит: «Слушайте, вот из четвертого цеха крепежа у нас нет, сборка задерживается, я в четвертый звонил бригадиру, отвечают, что металла у них нет». Вы понимаете? Нет, вы понимаете, в чем он заинтересован? Он уже не для себя старается, а выбивает у замдиректора металл для четвертого цеха! Раньше он таких забот не понимал...
Все смешалось в доме турбинистов!
Мастер перестал выписывать наряды... Станочник на месяц вперед знает задание...
Что за волшебство произошло?
Случилось то, перед чем долгие годы останавливались в растерянности. Свергнута с трона индивидуальная сдельщина! Низложена во всех без исключения цехах. Изгнана за ворота Калужского турбинного.
И, как всякая радикальная перемена, событие это ознаменовало собой приход перемен последующих.
* * *
На письменном столе Александра Вениаминовича Разумова, заместителя директора по производству Калужского турбинного завода, лежит фотокопия старинного указа. Пока диктофончик делает свое дело, я на секунду отвлекаюсь, кошу глаза на высочайшее повеление. Разумов, однако, замечает, прерывая себя, спрашивает: «Интересно? Полезная штука, всегда помню и другим даю читать». В указе предписано бить «нещадно по оголенному месту», а также «лишить воскресной чарки» дьяков и подьячих, поставляющих войску государеву снаряжение, выражаясь по-нынешнему, некомплектно и низкого качества.
Сам Разумов, насколько я его понимаю, кнуту предпочитает идею. Свежую мысль, способную поставить людей в такие условия, когда работать интересно и выгодно. Невысокий, подвижный, черноволосый, он развивает свои соображения в темпе марша:
— В одиночку нельзя собирать машину, строить дом, добывать руду. Нельзя в одиночку — давайте вместе! Так повсюду создаются бригады. Но не у нас. У нас совершенно другой принцип. Может ли токарь стоять у станка сам по себе? Конечно! А хорошо ли? Начнем от такой печки. Завод получил план. В выполнении его, если говорить лозунгом, заинтересован весь коллектив. А если смотреть в корень? Заинтересован директор, в лучшем случае — дирекция. А дальше? Начальники цехов получают свои планы, и заинтересованность их в общезаводской программе условная. «Я свое сделал, а на остальное мне наплевать» — возможна такая психология? Не только возможна, а преобладает, вы меня извините. Я уже много лет работаю, бывал на многих предприятиях, работал на лучших — даже там преобладает.
Отсюда мысль: разложить план завода на каждого. Пусть каждый переживает за конкретное, свое. Поняли мысль? Как будто так и должно быть. И наверное, те, кто незнаком с промышленностью, думают, что так оно и есть. Другое противоестественно. А на самом деле? План везде
