Книга Гробница Александра - Шон Хемингуэй

2

Тем ранним утром Томас Карр встал рано, в половине шестого, как всегда делал и прежде, когда участвовал в раскопках на Крите. Было еще темно и довольно холодно, с моря дул легкий ветерок. В небе ярко мерцали звезды. По мере того как он подъезжал к раскопу, становилось все светлей, и окружающий пейзаж начинало омывать насыщенное красное сияние восхода. Кастри — высокий мыс, очертаниями напоминающий огарок свечи и доминирующий над бухтой, — заполнил собой весь вид перед лобовым стеклом автомобиля. На востоке виднелись склоны Петсофы, внизу, под горой, приютилась Дикта с ее археологическим раскопом, а за горой расстилалось Эгейское море. Этот пейзаж, особенно при таком раннеутреннем освещении, всегда представлялся ему доисторическим, неким царством Протея, таким, каким в его воображении рисовался мир миллиард лет тому назад — разумеется, если не считать оливковых деревьев, которые теперь покрывали землю и шелестели листвой на ветру. Ясно просматривались контуры островов Кассос и Карпатос, острыми пиками выступавших из моря вдали и наводивших на мысль о моряках античных времен, прокладывавших курс через Эгейское море по линии прямой видимости.

Том свернул с главной дороги на проселок, прорезавший оливковую рощу до самого раскопа, и направился по нему в сторону моря. Было по-прежнему прохладно и пустынно; цикады еще не завели своего нескончаемого стрекота. Ласточки вспархивали с нижних ветвей олив, обрамлявших дорогу. Изящные птички летели впереди «лендровера», словно указывая дорогу. Том вспомнил кикладские[2] настенные росписи в городе Акторини, что расположен на близлежащем острове Санторин[3], на которых художник, живший более трех тысяч шестисот лет назад, изобразил этих птиц в грациозном полете, и еще раз восхитился тем, как даже этот незначительный природный акт связывает современность с античностью.

За машиной, следовавшей крутым изгибом дороги, тянулся пыльный хвост. В этой отдаленной части острова, тем более в столь ранний час, Том мог позволить себе мчаться с бешеной скоростью, не снижая ее даже на слепых поворотах, потому что знал: никто не попадется навстречу. Он проезжал этот отрезок дороги тысячи раз прежде, и это всегда напоминало ему катание на «русских горках», хотя протяженность отрезка составляла всего несколько сотен ярдов и пролегал он по относительно плоскому рельефу. Это была квинтэссенция греческих дорог — без единого прямого участка. Езда по ним доставляла ему огромное удовольствие и представлялась невидимым порогом между современным миром и тем, восстающим из археологических глубин. Он словно управлял не автомобилем, а машиной времени: «лендровер» кидало из стороны в сторону, перекатывало через ухабы, и, когда он стремительно промчался через старые проволочные ворота в сложенной из неотесанных камней стене и резко остановился перед раскопом древней Дикты, ощущение и правда было такое, будто фантастическая машина времени перенесла его в далекое прошлое.

Как бывалый археолог и специалист по древнегреческому и римскому искусству, Том страстно любил античность и изъездил все Средиземноморье и ареал, расстилающийся непосредственно за ним, посещая раскопки и музеи, изучая материальную культуру классического периода античности и предшествующего ей бронзового века. Его и к музейной-то работе привлекла любовь к древним артефактам, особенно к великим произведениям искусства, являвшимся бесценными свидетелями прошлого, доказательствами его осязаемой связи с современностью и демонстрацией достижений человечества, относящихся к столь незапамятным временам. В силу технологического прогресса последнего столетия природа нынешнего искусства и его будущее виделись совершенно отлично от того, как обстояло дело в классические времена, когда искусство играло в обществе существенную роль. Хотя во многих отношениях человечество как вид с тех пор не так уж сильно изменилось, считал Том и именно поэтому с таким интересом изучал прошлое. Кроме того, он ощущал тесную личную связь с античностью. Это порой давало о себе знать, когда он держал в руке некий древний предмет. Или когда оказывался в каком-нибудь связанном с античностью месте, например, в Турции, на месте бывшего греческого стадиона в Афродисиасе: у него тогда буквально шевелились волосы на голове, и на миг он ощутил присутствие толпы и жаркую атмосферу соревнований, происходивших здесь много веков назад. И разумеется, классическое прошлое воскресало перед ним на местах раскопок. Дикта была одним из таких мест. Здесь прошлое для него реально оживало.

Выбравшись из машины, Том направился к рабочим, собравшимся под большим оливковым деревом. Там были сооружены простые скамьи из досок, положенных на стопки плитняка. Киркомотыги были опущены в ведра с водой, чтобы деревянные черенки разбухли и плотнее держались в металлических гнездах во время работы.

— Доброе утро, Георгос, — приветствовал Том бригадира. Это был мощный мужчина, человек серьезный и очень добрый, знавший о земляных работах абсолютно все.

— Доброе утро, Том, — ответно приветствовал его Георгос.

— Ну что, начнем? — Том с трудом сдерживал нетерпение.

Георгос кивнул, медленно повернулся к рабочим и дунул в свисток. Рабочие встали, загасили сигареты, допили свой кофе, собрали тачки, инструменты — кайла, лопатки, щетки, совки — и направились к сетке траншей, тщательно размеченной на выровненном участке к северу от впечатляющих стен недавно найденного греческого святилища.

Раскопки в Дикте начались в 1902 году. Английские археологи первыми пришли сюда в поисках легендарного храма Зевса Диктейского. Согласно древней греческой мифологии, Зевс, отец олимпийских богов, родился в пещере на острове Крит. Куреты[4], юноши, жившие на острове, по очереди опекали младенца-бога, громко клацая щитами о щиты, чтобы заглушить его плач и не дать обнаружить его местонахождение кровожадному отцу Кроносу. О том, что этот миф прожил несколько веков, свидетельствуют архаические бронзовые щиты, найденные в критских пещерах, где их складывали в качестве приношения богу, а также относящиеся уже к романскому периоду знаменитые терракотовые барельефы из Кампании — на них изображали воинов, танцующих вокруг бога-младенца и ударяющих копьями о щиты. Мать Зевса, Рея, прятала ребенка от Кроноса, которому было предсказано, что сын его превзойдет. Пытаясь обмануть судьбу, Кронос начал избавляться от своих детей, проглатывая их целиком. Рея не желала отдавать ему Зевса и придумала, как провести мужа. Вместо Зевса она завернула в пеленки камень и отдала его Кроносу, который и попался на ее уловку. Эта история запечатлена как в античной литературе, так и в изобразительном искусстве. Она же является сюжетом, воспроизведенным на греческой вазе пятого века до новой эры, хранящейся в музее