всем нам, даже я начал завидовать. С тех пор среди всех нас, деревенских детей, установилось правило: у кого нож — тот и главный.
Сейчас Тёмка стоял на дороге и ржал вместе со своими подхалимами, смотря, как мой брат мажет и без того грязные щёки расцарапанными руками. Злость обжигающей волной всколыхнулась во мне до самой головы, и я, не подумав, тонко выкрикнул:
— Придурки! Только и умеете обижать мелких!
Внимание компании переключилось на меня, Тёма довольно сузил глаза, как кошка, увидевшая застрявшую в мышеловке особенно жирную мышь. Несмотря на разливающуюся по всему телу злобу, я почувствовал, как иголка страха кольнула прямо в сердце.
— А это кто тут у нас? — издевательски начал Тёма, а остальные расхохотались. — Ты, что ли, Васька?
— Отвали, — огрызнулся я и, повернувшись к нему спиной, сказал брату: — Женька, иди домой, скажи маме, что упал.
— А ты? — жалобно спросил мелкий, всхлипывая. — Ты тоже иди!
— Куда ты его выгоняешь, а, Васяк? — издевательски прокричал Тёмка.
— Не твоё дело, придурок! — буркнул я, все ещё подталкивая сопротивляющегося Женьку к воротам.
— Васяк, а ты знаешь, над чем мы сейчас смеялись? Ты ведь не видел, — продолжал орать Тёмка. — Прикинь, твой мелкий бежал-бежал и на ровном месте упал и впечатался мордой прямо в грязь! Туда ещё, кажется, какая-то корова свои дела сделала.
Женька сновал всхлипнул и заплакал.
— Кажись, твой братан такой же неудачник, как и ты, а, Васяк? — веселился вовсю Тёмка. — Он вырастет, и как нам его называть? Надо подумать. Ты — Васяк-Наперекосяк, а он?..
Парень не договорил — разозлившись до красного дыма в глазах я отвернулся от Женьки и порывисто направился к Тёмке. Он, заметив это, вышел вперёд, усмехаясь без малейшей капли страха в глазах.
— О, какие мы сегодня борзые! — насмешливо крикнул он. — А не боишься так же, как и мелкий, пропахать мордой навоз? Ты же у нас — сам знаешь — самый везучий! — и он снова рассмеялся прямо мне в лицо.
Нет, не боюсь, хотел крикнуть я, но лишь сильнее сжал кулаки. Откуда Тёмке знать, что мой запас неудачи на сегодня закончился? Хотел поиздеваться — надо было приходить до того, как я полез в сенник и наступил на дурацкий ржавый гвоздь. Самое время побить этого гада! Я осмотрелся и вдруг понял, что нужно делать.
Я хорошо знал эту дорогу: за Тёмкой находилась большая в гниющей зелени лужа, которая никогда не засыхала, лишь на зиму покрываясь толстой коркой льда. Все деревенские, живущие на этой улице, к ней уже давно привыкли и не обращали внимания, лишь прикрывали нос, проходя мимо. Но Тёмка и его компания жили на других улицах и сейчас так старательно смеялись надо мной и братом, что не заметили лужи. Что ж, Тёмка, хочешь, чтобы я пропахал мордой дорогу? А ополоснуть свою дурацкую башку в зелёной вонючей воде не хочешь?
Я ощутил небывалый прилив уверенности — я точно знал, что со мной ничего не случится. Подбегая к Тёмке, я изо всей силы сжал кулак, замахнулся, уже чувствуя его щёку под костяшками и разливающееся по телу эйфорию… как вдруг левая нога, едва не оторвавшись, дёрнулась, зацепившись за какой-то выступ на дороге. Потеряв равновесие, я ласточкой полетел на Тёмку и его друзей. Те вежливо отпрыгнули в сторону, и я, пролетев мимо них, носом рухнул в самую середину мерзкой лужи и проехался вперёд по жирной чёрной грязи, смешанной с навозом.
Все вокруг меня на миг застыли. В повисшей глухой тишине откуда-то со дна яркой аквариумной рыбкой вынырнул пузырёк воздуха и с оглушительным треском лопнул.
Тёмка и его друзья, изумлённо проводившие меня взглядом, переглянулись и рухнули на землю в истерике. Они ржали как кони, вытирая выступившие от смеха слёзы и согнувшись пополам. Сам Тёмка уже и смеяться не мог и тихо подхрюкивал, схватившись за бок.
А я лежал лицом в мерзкой зелёной луже, пахнущей стухшей рыбой, и чувствовал, как от жара, бросившегося в лицо, начинает вскипать вода. Вот бы сейчас провалиться в эту лужу с головой и больше никогда не выплывать и не видеть их отвратительно красные смеющиеся рожи. Вместо этого я подобрал ноги и, уперевшись руками в грязь и разбрызгивая вокруг остатки гниющей воды, поднялся и посмотрел на Тёмку.
Новый взрыв смеха оглушил меня, и я уже собрался малодушно сбежать и спрятаться за забором, когда почувствовал в руках скользкий комок земли. Собрав все силы и стараясь, чтобы голос не дрогнул и не перешёл в плач, я сделал шаг вперёд и звонко крикнул:
— Топайте отсюда, придурки!
Отсмеявшись, Тёмка насмешливо крикнул:
— А то что? Будешь месить мордой навоз, пока мы от смеха не сдохнем?
Я почувствовал, как ходят ходуном колени и руки. Как же хотелось сейчас просто разреветься и сбежать навсегда куда-нибудь в лес. Вместо этого я высоко поднял руку с зажатой в ней грязью и истерично выкрикнул:
— Не свалите — закидаю вас этим, — я потряс рукой и отчаянно замахнулся, показывая, что не шучу.
Тёма сузил глаза — в отличие от своих недалёких друзей, все ещё ухмыляющихся и подхихикивающих, он сразу понял, что я не остановлюсь на одном комке и, если надо, буду бежать за ними, пока они не свалят с этой улицы. Тёма все ещё усмехался, но его глаза стали серьёзными:
— Тише, Васяк, мы уже уходим. Тут, знаешь ли, слегка пованивает, — он издевательски подмигнул мне, а его дурацкие друзья снова прыснули. — Пошли отсюда!
Он махнул рукой, и четыре его прихлебателя, все ещё гнусаво хихикая, направились за ним.
— Пока, Наперекосяк! Постарайся сегодня не свалиться в сортир. Хотя о чём это я? Ты ведь и так уже свалился…
И с этими словами все пятеро парней, жутко довольные собой, пошли вниз по дороге прочь с моей улицы.
Я стоял, облепленный со всех сторон гнилой склизкой грязью, и смотрел в одну точку. Соседские дети, наблюдавшие весь этот театр унижений, поняв, что больше ничего интересного не будет, разбредались по своим дворам, чтобы продолжить играть. Только ворота нашего двора были чуть-чуть приоткрыты, и оттуда стрелял в меня блестящими зарёванными глазами Женька. Я очнулся и с отвращением разжал руки — чёрный ком грязи с чавканьем упал в лужу. Вытерев лицо рукавом, я медленно заковылял к дому. Раненая нога, о которой я забыл ещё в бане, начала пульсировать болью, рассекающей до самых кончиков пальцев.
На худом и чумазом лице Женьки виднелись две мокрые дорожки от слёз. В любое
