Глава первая СОН ТУРЕЦКОГО
24 июля 1994 года
Мне опять двадцать пять. Я сижу за рабочим столом в нашем старом с Меркуловым кабинете в городской прокуратуре на Новокузнецкой. Батареи шпарят как безумные. За окном валит огромными хлопьями снег, похожий на клочки ваты, которые остаются на детской елке, когда с нее снимают последние игрушки. От этой жары герань на подоконнике начинает неестественно быстро расти вверх, выбрасывая необыкновенно широкие, как у пальмы, листья.
Я бросаю взгляд налево, туда, где обычно стоит наш коричневый потертый отдельский сейф, но вместо него вижу огромную красную рыбину, нагло подмигивающую мне и разевающую пасть. Я встаю, от жары по моим гладко выбритым щекам струится пот, стены комнаты раздвигаются — я в тропическом лесу. Вокруг летают немыслимой красоты перламутровые бабочки и маленькие, размером с майских жуков, птички, наверняка колибри. Пальмы машут разлапистыми листьями, но прохладнее не становится.
От жары я решаю нырнуть в аквариум, который на глазах, но уж очень медленно, превращается в бассейн. Нырнуть не успеваю. С пальмы, которая в прошлой жизни была геранью, слышится отвратительный скрипучий голос: «Здрррасте!»
«Добрый день», — машинально отвечаю я огромному облезлому попугаю. Попугай встряхивается и кричит еще более мерзко: «Турррецкий, Турррецкий, дежурррная бррригада, на выезд!»
«Что!» — спохватываюсь я. И просыпаюсь. О ужас, позор, Турецкий заснул на работе! Костя Меркулов... Нет! Не Костя — Константин Дмитриевич смотрит на меня немигающим укоризненным взглядом серо-голубых глаз:
«Что же это вы, стажер Турецкий, что ж ты, Саша, отдыхать изволишь, когда преступники по Москве так и рыщут, так и рыщут!» — Голос Меркулова распространяется по кабинету, заползает во все щели. Я вскакиваю, всеми клеточками своего стажерского существа ощущая немыслимый, жгучий стыд, и тут... Этого только не хватало! Как с усталого осеннего дерева, с меня начинает опадать моя одежда: пиджак, рубашка, майка. Я пытаюсь подхватить хотя бы брюки, прекрасно понимая, что последует за ними, но бесполезно...
И тут я просыпаюсь, кажется, окончательно.
Так и есть — все простыни в ногах, будто я боролся с кем-то полночи, не иначе как с тем самым облезлым попугаем. За окном ясное июльское утро, серые крыши беляевских девятиэтажек. Гудрон на их крышах, похоже, начинает плавиться прямо с утра или же не успел остыть со вчерашнего дня. Да, не стоило по такой жаре принимать на грудь ту последнюю рюмку. Я встаю и задергиваю шторы, может, хоть это спасет мою скромную обитель от окончательного превращения в тропики.
Мама вчера как-то уж очень суетилась, с возрастом она, кажется, любит меня все больше и больше. Мама сильно сдала в последнее время, хотя по- прежнему похожа на подростка. Но уже, увы, на пожилого подростка.
Я иду на кухню, открываю холодильник, он привычно зияет пустотой и темнотой. Надо бы давно заскочить в «Добрынинский». Говорят, что там еще бывают лампочки для советских холодильников, а то недавно купил тройник, красивый, закачаешься, но вот казус: наши электровилки никак не хотят туда влезать. Сережа Ломанов объяснил мне, дураку, что это — европейский стандарт.
