на определенные регионы эпидемию чумы, – аккуратно прочитал человечек с мятого листочка и посмотрел на Почитателя, выжидая ответа, который не заставил себя долго ждать.
– Чуму? Они веком ошиблись, или ты просрочил мне это заявление лет так на четыреста! – воскликнул Вильгельм, закурил снова и выбросил пустую пачку сигарет в мусорку.
– Господин, оно свеженькое! – сказал коротышка, понюхав лист.
– Они решили опять «нагнать страху» на людей? Им мало эпидемий? В тот раз они перестарались и чуть не уничтожили население! И им все равно хочется тестировать сумасшедшие медицинские разработки на моей территории даже без моего ведома! И почему Альянс все еще разрешает им писать такое? Это абсурд!
«Альянсу только в радость посмотреть на страдания других, Вильгельм, не забывай об этом. Они для таких вещей на Съездах и собираются», – вспомнились Вильгельму слова, которые он слышал еще до появления Земли.
– А Вы возьмите и напишите им об этом! – заявил человечек и полез в другой карман.
– Легче сказать, чем сделать.
Грустный ответ Вильгельма немного изумил карлика, но не настолько, чтобы тот перестал выполнять свою обязанность – зачитывать вереницу новостей.
– Господин, тут десять личных писем, но, раз Вы не будете их читать, то я их обратно положу и подожду, пока захотите, если захотите.
Не захочет. И они оба об этом знают, но предпочитают молчать.
– Мусорный остров в океане становится все больше, Господин, люди боятся к нему подплывать. Мусорщики с Сатурна просят Вас подписать разрешение на открытие там их курорта. Пишут, что будут даже чистить воды вокруг острова, чтобы из бутылок и пакетов лепить свои бунгало.
– Когда мусорщики говорят, что не будут мусорить, они привозят тонны мусора с собой. Да и вообще это не моя проблема. Я не дворник. Что еще?
– Исследовательская группа Академиков, которая несколько лет назад покинула территорию Бермудского треугольника, заявила, что их роботы, установленные там для наблюдения за жизнью, умирают от скуки и просятся домой, – зачитывал Нуд.
– Они сами решили посмотреть Бермудский треугольник, сами годами упрашивали. Я им говорил, что там нет ничего интересного, кроме огромной свалки космических отходов, музея древностей и космодрома Альбиона, но им-то все равно! Так что сами виноваты. Я им даже экскурсовода предоставил. – Пожал плечами Вильгельм.
– Они пишут, что хотели расследовать дела о гибели самолетов. Столько деталей хороших потерялось…
– А я всегда говорю: нечего лезть туда, куда лезть не просят. И пока люди сами не поймут, что в там им делать нечего, я ничем помочь не смогу, и самолеты будут пропадать, и корабли будут тонуть. – Вновь подул ветер, и Вильгельм поежился. Рука потянулась к фляге, но остановилась на полпути.
– Какой-то Академик полетел в Антарктиду и поскользнулся на льду. Сейчас лежит с переломом.
– Скорейшего ему выздоровления. Пусть на место сломанной кости поставят железку, а не кость из урбания, и я обязательно отправлю его на планету магнитов.
Нуд перевернул листочек и вгляделся в маленькие буквы. Захихикал.
– Господин, вот умора! Тут еще одно прошение от того чернокнижника!
– Чернокнижника? Мы разве не в двадцать первом веке?
– Наверное, его призрак хлопочет и пытается вернуть себе честное имя.
– Может быть. Как хорошо, что их не видно невооруженным глазом. Прескверное зрелище эти призраки. И как жаль, что мертвые обо мне знают, в отличие от живых.
Карлик вновь закопался в карманах курток и, с писком, вытащил письмо в конверте, при этом, видимо, обо что-то уколовшись.
– Письмо от начальства. Запечатанное. Мне открывать не стоит, – заявил слуга и протянул кривой ручонкой конверт.
– Молодец, Нуд. Хоть на это ума хватило, – сказал Вильгельм, а слуга зарделся от похвалы, видимо, прослушав все, кроме первых слов.
Затем Нуд залез в следующий карман и вытащил небольшой листочек, сложенный в несколько раз. Развернув его и разгладив, карлик, прокашлявшись, произнес громко и с чувством:
– Итак, Господин. Насчет той переписи. На планете Земля проживает восемь миллиардов девятьсот три тысячи человек, не считая умерших и появившихся на свет в эту минуту. Там Горх мне что-то передавал, что Штаб и Академия недовольны, но я не знаю, так ли это…
– Они вечно недовольны, ничего нового. – Махнул рукой Вильгельм и засунул письмо во внутренний карман.
– Но Горх сказал, что они…
– Я твое начальство или Горх?
– Вы, конечно же, но он же сигнал получил.
– Да плевать на сигнал. Если мне не позвонили, значит не было ничего важного. Имей совесть, когда пререкаешься. Где бы ты был, если бы не я?
Вильгельм сказал это так холодно и грозно, что карлик поник, присел на бортик клумбы и грустно уставился перед собой, комкая листок.
– Простите, я не должен был… – сказал Нуд и, чуть погрустив, с надеждой взглянул на Господина. Тот же сидел и вспоминал их первую встречу, а на лице его прорисовывалось подобие улыбки.
Они встретились в американском захолустье в конце девятнадцатого века, когда Эльгендорф, вновь впавший в меланхолию, старался отыскать в жизни хоть какой-то смысл. Высадившись в городке, насквозь провонявшем трухлявой одеждой, кукурузой и пылью, Вильгельм желал найти для себя развлечения, но совершенно не видел ни одного стоящего. Дороги дымились от лучей знойного солнечного света, а людей приглашали в цирк. И в цирк не совсем обычный.
Он никогда не любил подобные «увеселения», но в тот раз, колеся по Соединенным Штатам в поисках чего-то иллюзорного, все же решил поглазеть, что происходило под разноцветным шатром. Цирки Вильгельм всегда обходил стороной, но вот о «цирке уродов» был наслышан и не мог пройти мимо. Там, среди бородатых женщин, лишенных конечностей мужчин и дистрофиков, отчего-то затесавшихся в труппу, и увидел Нуда, вернее, Эдуна или «Гордую летучую мышь», неказистого карлика с морщинистым лицом, конечностями, изувеченными какой-то неизвестной Вильгельму болезнью, и маленькими, словно пуговичными, глазами. За что его так прозвали – Эльгендорф так и не понял, хотя и рассказывали ему что-то про американскую народную сказку. В фольклоре он не разбирался да и не хотел.
Имя, по мнению Вильгельма, карлику не подходило. Нуд протискивался между рядами и собирал монеты в шляпу, зажав половую тряпку под мышкой. Никакой гордости в нем не наблюдалось. Но потряс Вильгельма даже не способ собирания пожертвований, а то, как агрессивно люди относились карлику, ведь за весь обход ему в соломенное посмешище положили лишь пару куриных голов, несколько камней да горсть земли, но ни единой монеты. Малец даже подходить к богато одетому человеку не стал, а сразу отправился за кулисы, к своим друзьям уродцам. После представления Вильгельм, будто ведомый какой-то странной внутренней силой,
