с будущих историков были сорваны старые мешки.
— Это ж что за клоуны такие? — аж перекрестился кто-то из солдат под нарастающий хохот остальной войсковой братии.
— Глянь, братцы, энто штаны обрезанные али рейтузы новомодные?
— А рубаха-то пестра, чистый петух!
— Кабы вместо фазана на охоте не пальнуть!
— Эй, татарин, почём ткань на сюртук брал? В такой хоронить хорошо-о…
— От чой-то тощой с удавкой на шее ходить? Мода така у мюридов, чи как?
— Как их только чеченцы не тронули? Видать, за умом скорбных приняли!
— А ну, цыц! Заняться нечем, разгоготались тут! А вы откуда ж такие взялись, черти?
Простой и вполне себе безобидный вопрос, заданный молоденьким безусым офицером в зелёном полевом мундире, повис в воздухе, не дойдя ни до одного адресата. Потому что и Василий и Заурбек во все глаза смотрели по сторонам. Военный лагерь, пушки, солдаты в белых фуражках, полевая кухня, горящие костры, осёдланные лошади у коновязи и вольные, стоящие отдельно табунками, полковые флажки, звон труб, запах табака, пороха и трав, а вокруг смешанные леса, горы, до самого горизонта, да предзакатные облака над головами…
— Я говорю, откуда вы? Кем посланы? Что делали у линии?
— Шикардос, — выдохнув, переглянулись студенты, всё ещё на что-то надеясь. — Это лучшая историческая реставрация, ежегодное Бородино отдыхает! А кто общий руководитель проекта?
— Генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов, — вытянувшись в струнку, на автомате ответил офицер, но тут же опомнился: — Вы мне тут! Не сметь! Червоненко, а ну влепи-ка им пару плетей для разговорчивости!
Неулыбчивый бородатый казак, более всего похожий на какого-нибудь плечистого лешего, безоговорочно потянул нагайку из-за голенища. Но на его плечо легла сухонькая жилистая рука…
— Та чего ж спешить-то, вашбродь? — вмешался низенький неприметный старичок в потрёпанной черкеске. — Парень-то языком как по писаному чешет! Из благородного сословию, поди, а?
— Кстати, да, — сообразил Барлога, который втайне не верил происходящему, но вовремя согласился подыграть. — Вообще-то мы с другом из Москвы.
— Ах из Москвы… По какой части служите?
— Учимся в университете.
— Dans quelle université vous apprenez? [2] — вежливо поинтересовался офицер. — Молчите? Неужели студенты знаменитого московского университета не знают французского? Тогда, быть может, sprichst du deutsch, meine freunde?[3]
— Лично я учил английский, fuck you, вам на воротник, — огрызнулся Василий, в то время как его случайный товарищ вообще почитал разумным держать язык за зубами.
— Вот только британских шпионов нам тут и не хватало! — Офицер поправил фуражку, сдвинув козырёк на брови, и скомандовал: — А доставьте-ка их к его сиятельству, братцы!
— Слушаемся, вашбродь!
— И благодарю за службу!
— Уря-я… — без энтузиазма ответил за всех тот самый старичок, подмигивая ребятам. — Приказ слыхали, хлопцы? А ну, айда за мной до Ляксею Петровичу!
Студенты, освобождённые от пут, переглянулись и, быстро вскочив на ноги, охотно проследовали в указанном направлении через весь лагерь к рядам белых армейских палаток. Большой охраны к ним не прикрепили, ведь вокруг в полевых условиях и так был расквартирован целый пехотный полк, усиленный артиллерией, двумя ротами ополченцев и казаками.
Несмотря на всяческие старания (утопающий хватается за соломинку и прочую водоплавающую дрянь), Василий и Заурбек так и не увидели нигде видеокамер, проводов, прожекторов, аккумуляторов, не услышали ни одного сленгового словечка, никого не поймали на элементарной фальши или театральном переигрывании.
Даже лошади казались истинными детьми девятнадцатого века: строго косились на незнакомцев, прижимая уши и скаля зубы. К таким лучше вообще не подходить, не то чтоб с разбега прыгнуть на спину, развернуть за гриву и рвануть из лагеря верхом…
— Местные кони, — охотно прокомментировал старый казак, сбивая на затылок видавшую виды папаху, — диковаты чутка, кусаются, как заразы, чужака-то нипочём до себя не подпустят. А вот за хозяином бегать могут, ровно собачонка какая.
— Дедуль, — решился Барлога, как более общительный начиная разговор, — прошу пардону, а как к вам можно обращаться?
— Так дедом Ерошкой меня кличут.
— А по отчеству?
— Та тю…
— Ну, хорошо, хорошо. Вопросик имею, дед Ерошка, я вот так понял, что нас с другом к генералу Ермолову направили. А что он за человек вообще?
— Тебе-то что до того? Ты ж шпиён!
— Ой, вот не надо обклеивать нас ярлыками! Такие декорации понастроили, словно Карамзина за бороду держите, а в теории заговора не наигрались! Когда аулы жечь начнём? «Простая сакля, веселя их взор — горит, черкесской вольности костёр!»[4]
На этот раз старик остановился так резко, что парни обошли его с двух сторон, не сбавляя шага. А когда обернулись, он уже держал в руке длинный узкий кинжал.
— Язык бы тебе подрезать, балабол, чтоб не болтал им зазря об чём и разумения не имеешь! За Ляксея Петровича и голову сложить не жалко, он любому солдатику, казаку ли, да и как есть простому человеку — первый защитник! Пулям не кланяется, за чужие спины не прячется, смерти не боится. Вот татарин-то твой сам с какого тейпа будет?
— Во-первых, я не его, — вставил доселе молчавший Заур. — А во-вторых, я черкес.
— А то ж я не вижу? Лучшей скажи, ты мирной али нет?
— Мирной. Тьфу, то есть мирный, конечно. Позвольте представиться, Заурбек Кочесоков из…
— Нам оно без надобности… — Дедок демонстративно медленно убрал кинжал в ножны. — Про то начальству доложишься. А покуда шуруйте-ка оба, не доводите до греха!
Дальше шли молча. Второкурсник Барлога надулся на весь мир, вдруг осознав, что чудаковатый дедушка Ерошка не шутит — кинжал у него был явно боевой, видавший виды, и в ход он его пустит не задумываясь. А вот младший студент, быстро сделав правильные выводы и ни на что более не отвлекаясь, жадно впитывал всё происходящее вокруг, ибо о подобном уроке живой истории можно было только мечтать.
Военные лагеря девятнадцатого века отличались в первую очередь многоцветьем. Форма частей была разной: каждый полк, батальон, даже отряд мог иметь свои цвета лампасов и головных уборов, свои знамёна, собственное индивидуальное вооружение, и так вплоть до ярких отличий чепраков или даже формы сёдел.
Высокие казаки Лабинского полка носили нарядные синие черкески с красными отворотами, предпочитая лёгкие кавказские ружья российским. А терцы-пластуны, наоборот, одевались как можно неприметнее, в потрёпанные черкески и шаровары из серой или коричневой ткани, старые папахи, растоптанные кавказские чувяки, выглядя на фоне блестящих офицеров и аккуратных солдат едва ли не бомжами. Разве что оружие их почти всегда сверкало серебром.
Офицеры были одеты по столичному фасону, в строгие мундиры или же свободно копировали наряды кавказцев. Многие даже носили тяжёлые бурки, несмотря на летнюю жару.
