Тренировки, соревнования, мама, ее амбиции, сука-тренер, люто ненавидящие тебя соперницы, культивируемая зависть, голод, боль, усталость, унижения — «ленивая, жирная, кривая, тупая корова, бездарь!».
Все остальное растворилось с момента моего поступления в «олимпийку».
Люблю ли я гимнастику? Ее не любит никто из тех, кто вкусил среду. Когда знаешь цену и изнанку этой эстетике.
Не люблю Но, увы, у меня кроме нее ничего больше нет.
Хватит! Переодеваюсь в черное.
Нужно попробовать выйти из моего мирка. И мой переезд обратно домой — это шанс. Дверь заперта — ерунда. Более цепкую обезьянку, чем я сложно найти. Я почти что ниндзя!
Открываю свою шкатулку, там парочка драгоценностей и отцовские Ролексы. Забираю их. Мне кажется, их проще продать.
Зашнуровываю кроссовки, надеваю капюшон. Спускаюсь по балкону вниз. На улице моросит. Пальцы соскальзывают с балюстрады. Повисаю на одной руке. Оттолкнувшись, прыгаю на газон. Свет в гостиной горит. Мама уснула прямо на диване перед плазмой.
Оглядываю дом. Это дом отца. Он давно бросил нас. Много лет живет где-то на Бали. Мы не общаемся. Но сумму на мое содержание отправляет исправно и ждет от мамы отчеты, что они идут на меня. Я даже не знаю сколько там. Карманных денег у меня нет. Это бы отняло мамину власть надо мной. А значит, исключено.
Магнитного ключа от ворот у меня нет тоже. Забор у нас монолитный и высокий. Даже если я выберусь, обратно уже не попаду.
Но Марк Давидович Дагер, дед Рафаэля, не теряет надежды выкупить наш дом, поэтому не возводит забор между нами. А у мамы на это, просто-напросто, нет лишних денег и такой потребности.
Тенью протискиваюсь через густую живую изгородь.
Запинаюсь о груду каких-то баллончиков. Они с жестяным звоном рассыпаются, под ногами.
Черт!
Присаживаюсь. У Дагеров охрана. Не спалиться бы. Поднимаю баллончик — «фасадный декор».
Охранник на воротах — это минус. Но есть и плюс — у них удобный забор со шпилями-пиками наверху. Есть за что уцепиться. И если быть аккуратной, то и не напороться на них.
Бросаю мстительный взгляд на балкон Рафаэля. Подставил, оставив меня без телефона. Прячусь в тень, наблюдая как он выходит из дома. Поднимает лицо, ловя ладонью мелкие капельки мороси. Надевает капюшон и уходит в гараж.
Поднимаю глаза. Балкон приоткрыт. Была я у тебя, значит, да?
Глава 4. Алаверды Рафаэль
Уже к утру возвращаюсь домой. Открыв с пульта одну из трех штор в гараже тихо заезжаю внутрь. Кидаю сонному охраннику ключи.
— Лех, протри ее немного, чтобы без палева.
— Да она в грязи вся!
— Да? — отклоняюсь, оглядывая тачку.
Низ и правда весь уляпан.
— Выгони тогда машину деда на улицу, чтобы он в гараж не заходил. А как уедет, эту на мойку.
Вкладываю в его нагрудный карман купюру. Это за то, что покрывает меня.
— Сделаем! — с энтузиазмом.
Дед меня распнет, если узнает, что я катаюсь с правами брата.
Смотрю на часы. Он очень рано встает. Через час примерно будет на ногах. Тихо поднимаюсь по лестнице, захожу в комнату. Балконная дверь нараспашку, холодно, жуть. Я же совсем немного приоткрыл. Закрываю ее, щелкаю рубильником, включая свет.
Подхожу к зеркальному шкафу, синяк фиолетовым ореолом выплыл за пределы пластыря. Овал лица немного деформировался от отека. Боль стала тупее, но распространилась на пол лица.
Проснется Серафима, попрошу какое-нибудь ее чудодейственное средство.
Взгляд мой неожиданно ловит что-то непривычное. Я не сразу понимаю — что. Перевожу его на отражение моей дизайнерской стены со встроенной туда объемной скульптурой скрипки.
Подумав, что наглючило, зажмуриваюсь. Распахиваю глаза, оборачиваюсь. Вдоль всей стены за кроватью, прямо поверх скульптуры: «А здесь была я! Правда?»
В моих ушах начинает звенеть. Не веря своим глазам, подхожу ближе, веду пальцами по гипсу, впитавшему темно-фиолетовую краску.
«Правда?» Немного не вошла. Поэтому буква «а» и вопросительный знак ярчат на бежевой шторе. А буква «д» на охренительно дорогом футляре моей скрипки, которая стоит в углу, на постаменте. Футляр был открыт. Но вандалка, судя по всему, не рискнула оставить росчерк на самом инструменте и закрыла его, перед тем как оставить автограф.
Шокированно и тупо еще раз читаю фиолетовую надпись. В цвет синяку выбирала, зараза? Как она сюда попала?! Балкон…
В бешенстве пинаю футбольный мяч, выкатившийся из под кровати. И немного неудачно мажу, попадая не в центр, а ниже. Закручиваясь, он подлетает выше. Отбивается от лепнины на стене, меняя еще сильнее траекторию.
— Черт! — выставляю локоть, чтобы защитить лицо.
Но мой же кулак от удара мяча по руке, прилетает мне ровнехонько по ссадине.
— Аааа!!!! — в глазах вспышка, закрываю ладонями лицо. — Царева!
Конец тебе… Вот теперь — бойся!
В ярости швыряю на пол сорванную куртку. В крутышку решила поиграть? Я тебе поиграю.
Подгоняемый болью слетаю с лестницы вниз, чуть не сбив с ног только что проснувшуюся Серафиму.
— Рафи! — хватается она за сердце. — Что случилось, мой мальчик??
Натягиваю шизанутую дикую улыбку во все тридцать два.
— Взбодрился немного с утра! Все хорошо.
Перемахиваю снова через изгородь, на их участок. Разбегаюсь и, на адреналина, прыгаю вверх, хватаясь за балюстрады ее балкона. Подтягиваюсь. Ладони скользят. Но во мне сейчас столько дури, что это меня не остановит. Минута мучений, и я наверху. Тихо открываю балкон.
Та же ошибка, Кузнечик!
Теперь и я, и ты будем свои балконы закрывать.
Чудовище спит, сладко свернувшись под одеялом. Голые точеные плечики притягивают взгляд.
И — да: когда я рвался сюда, мне хотелось вмазать ей как следует чем-нибудь убойным по симпатичной мордахе. Но это не мои методы. Слишком грубо. Да и невыносимая боль, уже не рвет нервы. Отпускает. Эта эмоция замещается другой. Я вспоминаю ее «скорпиона»…
С девочками кулаками не воюют. Тем более с такими конфетными. Я нагну тебя изящнее, Царева!
Сдергиваю худак, снимаю кроссовки. Расстегиваю рубашку. И медленно… очень аккуратно… чтобы не разбудить, ложусь с ней рядом.
Ерзает. Я замираю, позволяя ей опять уснуть поглубже. И когда она начинает ровно сопеть, с мстительным кайфом обнимаю и закрываю глаза. Пахнет чудовище чудесно! И даже проведенная в приятной компании ночь никак не влияет на реакции моего тела на этот запах.
