жена выносит оба платка на улицу, на всеобщее обозрение, начинает обливать их бензином и демонстративно поджигать. Все это, естественно, сопровождается громкими криками и руганью, мол, ноги моей в этом доме больше не будет. А в ответ звучит: «Да не очень-то и хотелось!»
Соседи тут как тут – свешиваются через забор и активно наблюдают за происходящим. А враждующие стороны, завидев зрителей, начинают распаляться еще больше, кричать и выяснять отношения еще громче… Зрители тоже участвуют и принимают ту или иную сторону, параллельно дают советы, поддерживают, осуждают. И так всегда было. Если где-то ругались или, наоборот, веселились, если откуда-то раздавались крики или, наоборот, звуки праздника, все, кто оказался поблизости, обязательно сбегались и смотрели.
Вот такие у нас были зрелищные мероприятия. Никто ни от кого ничего не таил. Поэтому, когда сейчас мне присылают перформансы Инстасамки или Моргенштерна, которые те выкидывают в социальных сетях, я говорю: «Ой, это вы еще в деревне у нас не были». Существуй Инстаграм в то время, я бы блогером-миллионником гораздо раньше стала.
И насилия никакого в нашем деревенском Инстаграме чаще всего не было. Все на словах, на эмоциях, да в таких выражениях театральных… Ну, например, родителей называли не мама, не бабушка, а моя стара́. «Вон моя стара́ идет». И при этом обязательно обращались на «вы». А когда ругались, очень смешно получалось: «Мама, вы, б…, зае… ли». Но при этом все равно на «вы». Вот такой народ.
Бывали, правда, и серьезные конфликты, причем между совершенно трезвыми людьми, чтобы вы понимали: если кто-то у кого-то кусок надела пытался оттяпать, мужики дрались на граблях или на лопатах. Но это была редкость. А если все же случалась драка, то кровь по лицу размазывали с такой степенью трагедии, что не передать. Ну и тема для обсуждения для всей деревни на несколько дней вперед возникала, конечно же. И рассказывалось все это в ярчайших красках, с передачей интонаций и эмоций. Фильм «Любовь и голуби» помните? Как и с какими деталями новости по деревне расходились, как пересказывались? Вот, а у нас это еще более эффектно было… Нынешние скандальные ток-шоу нервно курят в сторонке.
Я когда в Россию переехала, такую феерию видела только у пьяных людей, а эмоции похожие только в алкогольном угаре. И это вполне логично, ну потому как на трезвую голову такое представить сложно. А тут нет, на полном серьезе и на трезвую голову люди выдавали такое, что театральные подмостки отдыхают. И без грамма фальши, они во всем этом были ну просто мегаорганичны. Как и почему – для меня до сих пор загадка.
Мне, кстати, когда говорят сейчас, что я в том или ином образе органична очень, я понимаю, что это оттуда, та самая «школа».
Я за всеми этими перипетиями тоже очень любила наблюдать. Было в них что-то такое, жизнь какая-то, эмоции, натуральность, которые меня завораживали. Меня это не только не пугало и не отталкивало, скорее даже наоборот. Я, конечно, как маленький ребенок, многого не понимала, но мне все равно было жутко интересно: все живое, нефальшивое и непридуманное. И, если на другом конце села что-то происходило, я сразу туда мчалась. Неважно, скандал, день рождения, похороны или свадьба – Мариночка уже тут как тут. А потом все это в ролях демонстрировала дома, пыталась передать увиденное досконально. Повторяла неизвестные тогда еще мне нецензурные слова, которые слышала во время разборок, отчего у бабушки волосы вставали дыбом. Но зато семья была в курсе всего происходившего в деревне, причем в мельчайших деталях и подробностях.
Для меня же было главным не это. Мне нравились сами эмоции, хотелось примерять на себя разные образы, демонстрировать всем подсмотренные мной типажи.
В какой-то момент дошло до того, что я была самозваным гостем на всех мало-мальски значимых мероприятиях. Свадьба где-то – я уже у ворот, а потом на стуле рядом с невестой. Хотелось присутствовать на важном событии, быть его частью, наблюдать за происходящим и впитывать впечатления.
А если похороны где, то я всегда в числе главных плакальщиц. Был случай: везли гроб лесничего на грузовике по деревне. Он жил на окраине деревни и с моей семьей никогда близко не общался. Так вот, везут гроб, а около него, на том же грузовике, на похоронах обычно сидели женщины, дети и внуки покойного. Дети и внуки лесничего жили далеко, на похоронах не присутствовали, и на грузовике около гроба сидела только одна девочка. Рыдала, страдала, убивалась по покойнику. Люди из домов выходили прощаться с покойным по мере движения грузовика. И мои бабушка с дедом вышли. Моя подслеповатая бабушка видит заливающуюся горем девочку около гроба и говорит деду: «Смотри, как любила покойного его внучка, вон как рыдает, убивается, переживает». Дед поворачивается к бабушке и говорит: «Так это ж наша». Бабушка охает от удивления и начинает грозно махать мне кулаком. Я еще пуще реветь.
Ох, помню, влетело мне тогда по полной: зачем поперлась, что там делала, не звали, не приглашали, а ты лезешь. Ну и что, подумаешь, что имени покойного даже не знала, суть ведь в том, что скорбела я вполне правдиво, всем существом вживалась в трагическую роль. Ну а как иначе? На похоронах так выли! Причем, скажу вам, старика иногда могли недолюбливать, только и ждать, когда он концы отдаст, чтобы дом на себя переписать. Так что, может, у людей слезы радости были. Но это неважно, ведь если слезы, то и мне надо. А про искренность этих слез мне тогда невдомек было, я скорбела по-настоящему. И откуда такое было в пятилетнем ребенке? До сих пор сама не понимаю.
В детстве мне нравились сами эмоции, хотелось примерять на себя разные образы, демонстрировать всем подсмотренные мной типажи. Хотелось присутствовать на каждом важном событии, быть его частью, наблюдать за происходящим и впитывать впечатления.
Я и сейчас, вживаясь в образ на сцене или на съемочной площадке, по-настоящему скорблю, веселюсь, злюсь. Казалось бы, вроде что тут такого, персонаж и персонаж… А я себе биографию его придумала, сама же начала сочувствовать, сопереживать, и все – уже и настроение испорчено, и обидно даже за персонажа, а ведь это я его еще играть не начинала! Так было с обожаемой мною «Пьяной актрисой в отделении полиции». Это номер в «Камеди Вумен», который я обожала играть. Своей героине я придумала такую биографию, что для меня эта дама выглядит скорее не как
