– Знаешь, Коля, – сказала она с нервной улыбкой, – перестал бы ты метаться от окон к дверям, от дверей к унитазу… Смешно все это и глупо. Глупо и смешно.
– Может быть.
– Я уже говорила – здесь с тобой ничего не случится.
– Ты уверена?
– Да, Коля. Уверена.
– Тоща ты, очевидно, знаешь, где со мной может кое-что случиться, где со мной может кое-что произойти?
– Нет, этого я не знаю. Если бы знала – сказала. Можешь не сомневаться.
– Но случиться что-то может? – продолжал допытываться Николай, зная и следующие свои вопросы и ее ответы, потому что такие разговоры происходили каждый вечер.
– Конечно, – ответила Лариса, тяжело вздохнув. – Но ты же сам этого хотел. Признай, наконец, что все происходящее создано твоими неустанными усилиями. Как говорят, за что боролись, на то и напоролись.
– Я добивался другого.
– Чего же ты добивался, Коля? Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы у нас с тобой все было нормально. Это что, слишком много?
– Да как тебе сказать… Скучно все это. У нас с тобой все прекрасно, и эти бесконечные…
– Дело в том, Лариса, что у тебя все прекрасно не только со мной.
– О, Боже, – проговорила Лариса и вышла из комнаты. Пахомов слышал, как она возилась на кухне, собирая ужин, как выпала из ее рук и со звоном разбилась тарелка, как текла вода из крана. Он поднялся, выключил свет и, подойдя к окну, долго всматривался, пытаясь что-то рассмотреть среди зарослей кустов во дворе. Из их квартиры на первом этаже хорошо была видна освещенная фонарями дорожка, лужи на асфальте, изредка мелькающие прохожие под зонтиками. Ничего подозрительного, настораживающего Николай не увидел, но это его не успокоило. Так и не включив свет, он сел за стол.
Неожиданно резко зазвонил телефон. Гудки шли частые и длинные – звонили из другого города. Пахомов сидел не двигаясь. Пришла из кухни и остановилась в дверях Лариса, молча глядя на Николая.
– Может быть, я возьму трубку? – спросила она.
– Да нет, поговорю… – Николай подошел к телефону. – Слушаю. Говорите, я слушаю!
– Николай? – голос у собеседника был густой и сдержанный.
– Ну? Николай, дальше что? – Пахомов говорил с нарочитой грубоватостью, но она прозвучала как-то по-мальчишески.
– Что хорошего в жизни?
– Ни фига!
– Это плохо… Могу помочь… Ты же знаешь, я всегда готов тебя выручить… И выручал.
– Спасибо. Больше ничего не надо. У вас все?
– Почти… Будь добр, дай трубку Ларисе.
– Не дам.
– Ну, что ж… Скажи мне, Коля, как ты решил поступить? Ты что-то затевал, а?
– Как решил, так и поступил.
– Ты хочешь сказать, что… что уже осуществил свою угрозу?
– Да, именно это.
– Жаль… Напрасно ты так сделал, Коля. Ох, напрасно. Даже не знаю, что тебе сказать…
– У вас все?
– Подожди. Не перебивай, может случиться так, что мы с тобой разговариваем последний раз. Ты уж потерпи мою старческую болтовню. Долго говорить не буду, да и монетки кончаются… Пять штук осталось… Так вот, Коля… Похоже, ты и сам не представляешь, на что замахнулся. Иначе бы этого не сделал. Рискуешь, Коля. И я честно предупреждаю.
– Я уже слышал ваши предупреждения!
– Еще послушай… Они не будут продолжаться слишком долго. Ты должен знать, что замахнулся не только на мою жизнь, но и на других людей, куда более сильных… Понимаешь? И нам ничего не остается, как защищаться. У нас семьи, малые дети, даже внуки… Мы обязаны заботиться о них… Согласен? Времена наступили сложные, непредсказуемые… Мы не можем бросить на произвел судьбы наших близких. А своим поведением ты развязываешь нам руки, Коля. Мы вынуждены идти на крайние меры, чтобы спастись, понимаешь?
– Понимаю.
– Это хорошо… Ты всегда был сообразительным, нетерпеливым, обидчивым, но все-таки сообразительным.
– Почему был? – спросил Пахомов и почувствовал, что вопрос его прозвучал как-то смазанно, невнятно. То ли горло пересохло, а может, губы… Они плохо повиновались, как бывает после обезболивающего укола. Уверенный, спокойный, чуть сипловатый голос собеседника лишал его той злой правоты, которой он жил последнее время. Все, что делал Пахомов, этот человек легко, играючи, превращал в обыкновенную истерику, и после этого отстаивать что-то становилось невозможно, оказывалось, отстаивать-то и нечего. И Пахомов невольно стремился быстрее закончить разговор, вырваться из этой паутины предостережений, добрых советов.
– Ты что-то спросил? – услышал Пахомов после некоторой паузы.
– Я спросил, почему «был»? Почему вы говорите «был»?
– Прости, Коля, сорвалось! – собеседник усмехнулся. – Раньше времени сорвалось. Прости. И вот еще что… Я не знаю всех тонкостей в твоих отношениях с Ларисой, но, похоже, у вас не сложилось. Бывает. Она немного подышала другим воздухом, сделала всего несколько вдохов… И для нее все стало на свои места. Ваше семейное блюдо уже не склеить. Уйди от нее… Прояви гордость, жесткость, еще что-нибудь прояви… И все, мы остаемся если не друзьями, то добрыми знакомыми, всегда готовыми прийти на помощь друг другу, а? Это же прекрасно! А так она сама от тебя уйдет… Уйдет, Коля. Уходи лучше ты, это достойнее для мужчины. Ведь ты еще мужчина?
– Так что мне, заткнуться?
– Да, Коля, да! Именно!
«Что-то у него никак монетки не закончатся, – раздраженно подумал Николай. – Боится, что трубку брошу и пудрит мозги этими пятью монетами!» Но, поняв маленькую хитрость собеседника, все-таки не решался прервать разговор. Слишком долго он выполнял каждое желание этого человека, слишком многое их связывало.
– Хорошо, я подумаю, – сказал Пахомов.
– Ты слаб Коля. Жизнь продолжается, и где-нибудь в другом месте, с другими людьми ты окажешься сильнее. И тогда заткнуться придется им. Понимаешь? Затыкаться приходится и мне, Коля. Честно тебе признаюсь. Но сейчас – ты. Так надо. А от заявления своего откажись. Скажи, что вызвано оно ревностью, семейными неурядицами. Тебе поверят, потому что это правда. Правда убеждает. Тебя поймут. Знаешь, кто тебя поймет? Те самые люди, которым ты и отправил свои разоблачения. Они уже получили твое письмишко… Да-да, Коля. И тут же позвонили мне, – как, дескать, быть? Я сказал, чтоб не торопились с выводами, сказал, что поговорю с тобой, а то ведь… Люди на службе, могут сгоряча и натворить всякого… А, Коля? Ты меня слышишь?
– Я вам не верю.
– Почему? – искренне удивился собеседник. – Почему, Коля? Разве я тебе когда-нибудь врал? Ты возил меня лет семь, наверно, и могу поклясться, что ни единого лживого слова ты от меня не услышал. Я вообще не вру, Коля! Я могу о чем-то умолчать, чего-то не сказать, но врать… Это так бездарно! Это невыгодно, Коля! Это не уважительно по отношению к самому себе.
