и скалы будто парили в промозглом воздухе. – Господи! Как же здесь люди-то живут?
– И здесь живут, и на Тикси живут. А геологи – мало этого – ещё и по тайге шастают.
Девушку перетряхнуло.
– А вот ещё полюбуйся – образчик наскальной надписи. – Бероев подкрутил бинокль, протянул попутчице. – Должно быть, от первобытных предков осталась.
На крутой базальтовой скале вкривь шла выведенная жёлтыми буквищами надпись: «Паскудина ты, Амдерма! Чтоб тебе…» Похабная часть утянулась за поворот скалы.
– Хамьё и быдло! – процедила Виталина. – Скажи ему на скалу просто так залезть – передрейфит. А вот чтоб похабень по себе оставить, чем угодно рискнёт.
Проходивший мимо лесовик-трёхтысячник протяжно прогудел.
– Кому это он? – заинтересовалась Виталина.
– Так отдают гудок по погибшим кораблям.
Виталина поднялась.
– Знобит что-то. Как думаешь, может, хоть в Москву назад отправят… Никак к нам?
В ватнике, наброшенном на китель, к ним спешил взъерошенный начальник аэропорта.
– Кто из вас геолог Ташевич? – вопросил он.
Виталина, переменившись в лице, кивнула.
– Для вас сообщение. Завтра утром прибудет самолёт, чтоб перевести вас на Тикси.
Совершенно ошеломлённая Виталина сглотнула.
– А кто… приказал? – выговорила она.
– Команда из Москвы, – уклонился от ответа начальник аэропорта. Припал к уху Бероева. – А ты силён. Сам замминистра распорядился борт изыскать… Ну, побежал! Попутчиков вам пошукаю.
С озабоченным видом, выдирая микропорки из клейкой грязи, он поспешил вперёд.
Виталина с гордым видом обернулась к Бероеву. Показала язык.
– Надо же, как любит. – Она озадаченно повела головкой.
На другое утро, 18 июля, самолёт Ил-14 стартовал на военный аэродром Тикси.
Едва взлетели, Бероев показал вниз, на скалу, на которой сидели накануне.
Из-под воды торчали проржавелые обломки затонувшего на рифах буксира. Выше, на скале, крупными жёлтыми буквами были выведены фамилии, с одной и той же датой смерти.
– Похоже, надпись оставили те немногие, кто выжил, – догадался Бероев. Виталина зябко поёжилась.
Причудливо арктическое лето. Взлетели из Амдермы в сплошном свинце.
По соседству – в Тикси – приземлились при штилевом море и под палящим солнцем. Даже символ порта – каменный, промёрзший насквозь якорь, казалось, отогревается в тепле. На рейде красовались океанские корабли – ледокол привёл первый караван.
Возле двухэтажного здания гостиницы «Маяк» на вытоптанной площадке рубились через сетку в волейбол. Совсем как в июльской Москве – в кедах, плавках и маечках.
Игроки, бросив игру, сгрудились, разглядывая жидкую цепочку прилетевших. При виде статной, броской Виталины волейболисты оживились, приосанились. Замахали приглашающе. Виталина закивала в ответ.
Усталая, помятая администраторша гостиницы долго водила пальцем по списку подлежащих размещению.
– Нету, – посочувствовала она. – Экспедиция Шпаро есть. Вот – до мыса Челюскин полетят. А остальные… Так, должно быть, вам в общежитие надо! – сообразила она. – Здесь только которые по спискам. А туда всех подешевле селят.
Впрочем, удостоверение кинооператора подействовало безотказно: на Бероева и Виталину выделили по койке в двухместных номерах – мужском и женском.
А когда Олег пустил в ход особый аргумент – буклет с актёрами «Мосфильма», – в загашнике обнаружился одноместный номер. Виталина встревожилась.
– Забирай себе, – не споря, отдал Олег. – Мне всё равно по делам бегать. Придётся пропавшую экспедицию разыскивать.
Обрадованная Виталина подхватила рюкзак:
– А я в волейбол пока поиграю. Старые кости разомну.
Дурёха разудало подмигнула сорокапятилетней администраторше. И та, помрачневшая, отвела глаза, пожалев о напрасно отданном резерве.
Бероев наскоро помылся под прохладным душем, натянул свежую рубашку.
Уложился он в какие-то двадцать минут. Но когда вышел из гостиницы, Виталина уже варилась в волейбольной гуще – в раздельном купальничке она распоряжалась своей мужской командой. Все мячи летели в неё, и она азартно принимала, подпрыгивая. При каждом прыжке полные груди аппетитно колыхались.
На пустовавшей прежде судейской вышке разместился бритоголовый мужчина с раскрасневшимся под полярным солнцем лицом. На вышку он забрался, должно быть, судить. Но, засмотревшись на прыжки Виталины, то и дело забывал объявить счёт.
Посёлок Тикси казался вымершим. Как всякий арктический посёлок, разнообразием архитектуры не баловал.
По центру, как положено, заасфальтированный пятачок с традиционным Лениным перед зданием советско-партийных органов и выцветшим плакатом на фасаде – «Никто не забыт, ничто не забыто. 1941–1945», за ним – Управление флотом Тиксинского морского порта – градообразующее сердце всего посёлка.
Далее Бероев, справляясь у редких прохожих, свернул на улицу Севморпути.
Идти пришлось вдоль двухэтажных домов: ядовито-жёлтых и ярко-синих, – стоящих на подзатопленных сваях. Как успел узнать Олег, в яркие цвета дома красят, чтобы зимой, в пургу, легче было различить собственный дом. А для верности и верёвки меж ними протягивают. Впрочем, красили, похоже, давным-давно, потому что штукатурка слезала по стенам хлопьями, будто старая змеиная кожа. Зато перед домами чья-то истомившаяся по красоте рука посадила низкорослые ивовые кустарнички вперемежку с жёлтым мытником.
А вот за следующим поворотом следов человеческой заботы не оказалось вовсе. У покосившихся заборов были навалены кучи слежалого мусора и грязно-серые ломти льда. Лёд в летней Арктике тает со скоростью три сантиметра в сутки и растаять полностью до новых морозов не успевает.
Исчезла и улица. То есть градостроительные границы её, обозначенные столбами,
