брешет, ой брешет. Какая такая самогонка, не знаю ничево!» – завертелась на месте Комариха. Бабы подняли галдёж и дружно накинулись на Комариху, та отбивалась, вертя головой вправо и влево, молодежь свистела и улюлюкала на задних рядах, председатель снова схватился за колокольчик.
Прокофий вздохнул ещё раз, водрузил картуз обратно и, махнув рукой, сел на своё место. Собрание продолжалось.
Абориген Тимоха.
Тимоха, cонькин, очень любил выпить. Вся деревня об этом знала, а лучше всех знала об этом тимохина жена – Софья Панкратовна, в повседневном обиходе – Сонька. Сонька держала над мужем строжайший контроль, особенно на праздниках и прочих гулянках. Тимоха жену побаивался, так как по своей весовой категории значительно уступал крупной сонькиной фигуре, и поэтому, выпив на каком-нибудь застолье отмеренную ему Сонькой строгую норму, лишь с завистью наблюдал, как другие поглощают вожделенную жидкость безо всяких ограничений. Сидеть за столом то ли наполовину трезвым, то ли наполовину пьяным было неинтересно, и Тимоха придумал себе забаву – подначивать тех, кто уже и так дошёл до кондиции принять ещё «за мир во всём мире». Выпить после такого благородного тоста обычно никто не отказывался, а если отказывался, то Тимоха с болью в голосе начинал рассказывать о том, как несладко живётся аборигенам в непроходимых джунглях, и нужно обязательно выпить за облегчение их тяжёлой жизни. Почему-то рассказ об аборигенах имел безотказное воздействие на подначиваемого и даже порой выбивал у него скупую мужскую слезу. Конечно, Тимохе не всегда удавалось довести до конца свой коварный план,– не только у него был бдительный сторож в образе жены или тёщи,– но когда каверза удавалась и подначиваемый сваливался в угол, искуситель, враз погрустневший, но удовлетворённый содеянным, отправлялся домой под руку с разрумянившейся от веселья Сонькой
Неизвестно, сколько бы ещё предавался Тимоха своим злонамеренным козням, но однажды, будучи приглашённым с супругой на большую разгульную свадьбу, увидел среди гостей незнакомого здоровенного парня, который ел за троих и вовсе не притрагивался к полной стопке, стоящей перед ним. «Ты чего это, не пьёшь что ли совсем?» – подсев к парню спросил Тимоха. «Мамка не велит», – простодушно шмыгнув носом, ответил парень. «Эка, – удивился Тимоха, – ты чё, дитё, что ли малое, чтобы мамку слушать. Тебе сколь годов-то, паря?». «Двадцать шестой пошёл… – поведя плечами, ответил парень, – а сам-то чего не пьёшь?» – исподлобья глядя на Тимоху, спросил он. «Так мне эта, врачи полжелудка оттяпали, – не моргнув глазом соврал Тимоха, – да и старый я уже для такого делу. А тебе-то молодому, грех не выпить». «Не-е, – гнул свою линию парень, – я мамке обещал… ». «Пожалуй, тут одними аборигенами не обойдёшься, – подумал Тимоха, глядя на бычью шею парня,– тут другая тактика нужна». «А ты чего один здеся, краля-то есть у тебя?» – вкрадчиво глядя в глаза парню, спросил Тимоха. «Нее-а, – с неохотой мотнул головой парень, – бегут они от меня, сурьёзный, говорят больно… ». «Так это мы мигом уладим, – обрадовался Тимоха. – Я это дело так организую,– какая понравится в момент наша будет. Смотри их здеся сколько, выбирай любую!». «Эт как это?» – не поверил парень. «Вот чудак-человек, говорю же, всё по-нашему будет. Только принять надо, для храбрости. Без этого нельзя». Парень нерешительно взял в руку стопку. «Давай, давай, – подбодрил парня Тимоха, – не робей». После трёх выпитых подряд – бог троицу любит – стопок, парень был готов к амурным подвигам. Он, пошатываясь выбрался из-за стола и стал пробираться к танцующим. Напротив круга остановился, повёл осоловелыми глазами и направился прямиком к Соньке, лихо выплясывающей среди молодежи. Тимоха, который вплотную следовал за ним в предвкушении предстоящих событий, дёрнул парня за рукав, дескать, стой, не к той направляешься… Парень, казалось, только легонько повёл плечом, но этого хватило, чтобы Тимоха, пролетев по воздуху, приземлился прямо на щедро накрытый свадебный стол, юзом проехал по нему, смахивая на сидящих гостей грибы, пельмени и прочую снедь. Парень же, недолго думая, сгрёб Соньку в охапку и смачно поцеловал прямо в губы. Сонька ахнула, вывернулась и влепила парню затрещину, от которой тот не удержался и повалился набок, опрокинув при этом несколько стульев вместе с гостями. Поднялся переполох. Молодёжь увела парня в сени, а Сонька, сдёрнув мужа со стола, отправилась вместе с ним на крыльцо, счищать следы праздничной трапезы. «Какой же это паразит Митяю самогонки налил, – выпутывая из тимохиной косматой гривы квашеную капусту, возмущалась Сонька, – ведь ему, дураку, совсем пить нельзя!». «Так я думал, он вовсе непьющий», – вылетело у Тимохи. «Так это ты, оглоед, парня подпоил. Ну, погоди у меня!» – Сонька отвесила мужу такой подзатыльник, от которого Тимоха скатился кубарем с крыльца и уткнулся головой прямо в сугроб. Оставив мужа барахтаться в сугробе Сонька, плюнув, вернулась к застолью.
С того самого дня Тимоха забросил свои подначки, да и сам пить вовсе перестал. «Не доводит до добра, зелье-то, – говорил он, сидя в сторонке от гуляющих и глядя на веселящуюся жену, – и без него прожить можно. Вон аборигены живут же. И ничево».
Как посмотреть.
Все, кто знал Сидория Пафнутьича очень лестно отзывались о нём. Полное лицо его всегда приятно лоснилось, и было освещено улыбкою удовольствия. Да и как было не улыбаться? Сидорий Пафнутьич прекрасно обустроился в жизни. Ничего не делая путного он, между тем, был сыт, здоров и всегда чем-нибудь занят. Чем же это? – спросите Вы. Да как же, помилуйте, мало ли вокруг интересного? А хождение в гости? А «Н-ский вестник», который Сидорий Пафнутьич каждое утро прочитывал от корки до корки, а ещё пробегал глазами «Къ…» и «Телеграф», чтобы в гостях ненароком обронить что-нибудь значительное о том или ином событии. Пулька* опять же. Сидорий Пафнутьич обожал пульку и не жалел времени, чтобы расписать с приятелями пару-тройку кругов. Вот кто мог бы, как деятельная и разносторонняя личность, стать надлежащим примером для юной поросли. Жаль, прямых наследников, которым наш герой мог передать свои таланты, у него не было. Из всех родственников только что старенькая мать в деревне и жена в собственном дому. Правда, жена его была женщина глупая, потому работала за двоих. Надо сказать, Сидорий на эту тему особенно распространяться не любил. Да оно и понятно, кому же интересно о глупой жене разговор вести. А вот поговорить про что-нибудь эдакое, да обстоятельно, да со вкусом, это всегда пожалуйста. Бывало, как начнёт рассуждать о том, например, что в мире делается и
