забились в углы, закрывшись руками, будто защищая себя от зверств, что творят люди на Земле. Один юноша простонал:
«Господи, что же с нами будет?»
— Сгнием мы тут, сгнием, — ответил коренастый мужчина с голубыми глазами, в которых виднелась обреченность. То был советский военный, которого самым досадным образом смогли обнаружить японские милитаристы. Звали его Василий Иванов. Самые обычные русские имя и фамилия.
— Осталось только ждать, кто сдохнет быстрее, — с резким негативом продолжал Василий.
«Бревна» молчали. То ли от шока, то ли от отчаяния. Да и нашлось бы, что сказать в такой ситуации? Вдруг в барак зашли. Японцы передали 500 г засохшего хлеба на 15 человек и забрали двух куда-то с собой.
Все набросились на этот кусок, отталкивая и пиная друг друга. Василий Иванов лишь наблюдал. Он ясно понимал, что больше нет никакого смысла употреблять пищу. Однако после такого небольшого «перекуса», те, кто не спал, решили исправить это. Василий Иванович в том числе. Июльское утро уже стучалось в окно, и для некоторых оно было последним.
Вечером в барак вломились военные. Они свершили все по тому же плану, оставив на телах уже кровавые «розы». Японцы повели пленных в новое здание. В нем они заставили молодые тела обнажиться и взяли с них кровь. И вот, эти узкоглазые лица снова облачились в широчайшие улыбки, источающие высокомерие и достоинство. Пинками они погнали «бревна» по песку и нескошенной траве, крича японские ругательства, обратно к баракам. В тот вечер им было очень весело. Одного они убили прямо на месте из забавы, просто кинули острый камень в затылок. Выполнив маленький смертельный марш до склизких, пугающих бараков, они снова остались наедине с пустыми, но столь говорящими ощущениями. Это нельзя измерить, нельзя потрогать, услышать, увидеть, надумать, узнать, но раз почувствовав, все моментально рухнет без возможности возврата. Несколько заключенных легли голыми на холодный пол и просто смотрели вверх от безысходности. И вправду, что заставляет человека взять оружие и стать мерзким животным? Только собственные интересы, собственное достоинство и собственные ценности.
Следующая заря была все такой же яркой, многообещающей и трогательной. Иногда она напоминала смущающуюся девчонку в своем расцвете. И все это переливалось нежным перламутром, умиротворенным и мягким. Мир Чудес.
Проснувшись с утра, Василий Иванов уже слышал, как японцы готовятся к будущим зверствам: поют, шутят, смеются. Они вошли и подняли всех на ноги.
— Вы будете гореть там, где заслуживаете этого, дьяволы! — яро закричал один из заключенных, за что получил хлыстом по спине.
Солдаты под угрозой расстрела приказали «бревнам» идти в огромное, черное, мрачное здание, что было создано из бетона. Там они расставили их в линию перед стеклом, открывающим прямой вид на медицинский кабинет. Стерильные перчатки, скальпель, молоток, ножницы, капсула с водой. В комнату вошли «врачи» и одно «бревно» — парень с выражением феерического испуга и ломаными движениями. «Врачи» были одеты с иголочки. Их лица ничего не показывали, кроме раздирающего возбуждения. Они сжали руки парня так, что тот стал терять дыхание от еще пущего страха. Его затолкали в капсулу и стали ждать. Первые секунды он ошеломляюще ревел, вопил и стучал по стенкам всем телом. А затем…низкая температура воды свела мышцы, он затих. Спустя какое-то время его начали доставать. Застывшая гримаса паники и ужаса. «Врач» дал комментарий о температуре воды и номере эксперимента. Потом ловким движением быстрой кисти, захватив пальцами кусок кожи, сорвал ее с рук «бревна» без каких-либо эмоций. «Бревно» не издало никаких звуков, только широко открыло посиневший рот: температура сохранялась. Белая кость, покрытая гиподермой, отчетливо виднелась, что заставило одного из тех, кто стоял в нашей линии, потерять сознание. Сзади подошли японцы и ударами ножницами стали выводить остальные «бревна» из этого здания. Василий Иванов созерцал сию картину: люди, имеющие столько же конечностей, что и другие, обладающие разумом, что и другие, пришедшие в этот мир вечно терпеть боль, что и другие, поставили себя выше настолько, что упали, сами того не заметив. А причины тому — нация, что была выбрана не тобой, эгоизм — человек любит, когда ему делают добро, но сам он этого делать не любит. И как такое ничтожное существо может позабыть о Любви и Боге и возомнить себя Богом? Василий Иванов долго думал, пока не дали ему по голове прикладом, обругав по-японски. По приходу в барак, Василий сразу уснул.
Очередной рассвет начался для Василия настоящим марафоном: именно его сегодня избрали японцы. Он шел босым по неровной, неочищенной каменной дорожке, уже ничего не думая. Ему вышибли способность думать. Советского мужчину завели в то же здание, но в другой сектор. Там ему дали поесть последний раз: хлеб и вода. Василий просто наслаждался моментом. Позже те люди потолкали его дальше. В следующем коридоре была женщина с дочерью. Их втроем грубо толкали дальше. Обнаженные, они шли выдержанно, но с непоколебимой тревогой. И тут весь мир свернулся у ног Василия апельсиновой коркой. Он тихо успокаивал девочку. Подонки завели их в комнату с толстыми стенами и закрыли железную дверь. Мать обняла ребенка так крепко, чтобы тот ничего не увидел.
— Мама, мы где? — спрашивала тонким голосом дочь.
Но мать, рыдая, убеждала, что все будет хорошо.
Василий почувствовал щемящее ощущение в легких. Он понял, что происходит. Резко упав, он просто смотрел в бетонный потолок. Он становился все белее и белее. Крики дочери, зовущие мать, становились все тише. И тут белая пелена застелила взор Василия. Последний вдох застрял в его груди.
А рассвет все так же наступал, чтобы заставлять людей влюбляться и чувствовать свободу.
Сон
Был однажды день, что сломил меня. В нем раскололась земля, вспыхивая огнём, деревья обуглились и рухнули. Там небо затмилось черными тучами и заявило, что упадет на меня. Солнце пережглось и взорвалось. И люди с пластмассовыми пальцами тыкали ими в меня, громко смеясь. Я оказался вброшенным в грязь и растоптанным позолоченными туфлями высоких особей. Дома почернели и стали смотреть вглубь меня. Мой желудок отвалился и грузно приземлился на таз, селезёнка заболела, а сердце заиграло тридцать вторые. Я слышал, как другие вселенные кричат и вопят о помощи. Все мельницы истощили себя и источали гудящий звук. Вдруг все люди начали спотыкаться об меня и, разбивая лоб, умирать. Я истошно просил их остановиться, но они всё продолжали спокойно падать и испускать дух. Кровавые слезы горя хлынули из меня, затопив их мертвые тела. Где-то вдали появилось мерцание, и бабочки летали туда-сюда, но в тот
