Это был первый и последний раз, когда она вела себя с представителями прессы корректно, поскольку, обнаружив местонахождение Труф, «джентльмены из прессы» вскоре превратили ее существование в форменный ад. Ее забрасывали письмами и мучили телефонными звонками, но хуже всего было другое — таинственные визиты диковатых субъектов, называвших себя последователями «великого учителя Торна Блэкберна». Самым жутким событием стала последующая затем его реинкарнация.
С той поры как Труф исполнилось восемнадцать, каждый год накануне праздника хэллоуин ей регулярно звонил мрачный репортер из какой-то желтой газетенки и просил, как он выражался, «дочь печально известного сатаниста» не отказать ему в беседе, каковой он собирался приправить свою статью о Блэкберне.
Хорошо еще, что с годами поиссякли исходящие от окололитературных придурков просьбы написать что-нибудь о жизни Торна Блэкберна. Правда, они не прекратились совсем. В конце концов Труф даже, может быть, и написала бы книгу об отце, просто так, безо всякого умысла издать ее, хотя бы для тех, кто не придерживается строгих академических взглядов на подобные вещи, но дело это осложнялось тем, что издателей интересовала не строгая и честная научность, им нужен был панегирик, который они подбросили бы в качестве нового евангелия легковерным или окончательно запутавшимся читателям.
А Труф, дочь Катрин Джордмэйн, решила, что скорее плюнет в свое изображение в зеркале, чем станет писать сусальную биографию мошенника и проходимца, скользкого как уж прощелыги эпохи Водолея. Труф крайне возмущал тот факт, что никто не хотел ни знать, ни слышать, каким, в сущности, форменным мерзавцем был Блэкберн.
«И почему я не родилась дочерью Элвиса? — мечтательно раздумывала Труф. — Просто невероятно, насколько моя жизнь была бы тогда приятней и легче».
Она пригладила волосы и заметила, что рука ее все еще продолжает дрожать.
Почему они никак не желают понять, что Труф хочет только одного — чтобы все раз и навсегда забыли о Торне Блэкберне и никогда больше не вспоминали это имя? Он и так всю жизнь преследует ее как тень. Вот уж точно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Но Блэкберн не только преследует ее, он пытается утащить Труф в свой идиотский мир, где полностью отсутствуют разум и рационализм.
— Приветик. Кто дома? О, кого я вижу! Моя почтеннейшая коллега, мисс Джордмэйн.
Не давая Труф притвориться, что она очень занята или что ее вовсе нет, в комнату проскользнул Дилан Палмер и закрыл за собой дверь.
Дилан Палмер, точнее, доктор Палмер, принадлежал к числу тех, кто обладает определенными и неизменными убеждениями. Он преподавал в Тагханском университете и параллельно работал в институте. Это был высокий и симпатичный профессор в стиле Индианы Джонса — блондинистый, контактный и склонный к эпизодическому проявлению героизма.
— Как поживает мой счетовод? — игриво спросил он и облокотился о стол.
В своей фланелевой рубахе и мешковатых джинсах Дилан скорее походил на студента последнего курса, чем на преподавателя. Довершала его облик блестевшая в ухе маленькая золотая сережка.
— Как прошел летний проект? — поинтересовалась Труф.
Жизнелюбие Дилана казалось ей столь же пугающим, сколь и смешным, поэтому Труф не слишком стремилась разговаривать с Диланом, и он это хорошо чувствовал.
— Отлично, — ответил он, стараясь не замечать холодности в ее голосе. — Двенадцать недель на свежем ирландском воздухе, в очаровательнейшем замке, только я, трое выпускников и на семьдесят пять тысяч долларов всякой аппаратуры. Да, ну и, конечно, ИРА.
— Что?
— Ничего, это просто шутка. Хотя, думаю, что местные жители нас принимали именно за них. Стоило нам только появиться в близлежащем городке, а мы туда ездили за продуктами, как все его жители начинали дрожать от страха. — Он выпрямился, очевидно очень довольный собой.
— Только это тебе и понравилось? — произнесла Труф. — Такие вещи не шутка, Дилан. Исследование человеческой психики дело очень серьезное, даже если ты так не считаешь.
Труф уловила в своем голосе снисходительные нотки и внутренне усмехнулась в надежде, что Дилан сейчас же уйдет и не заметит ее смущения.
— Все понятно, не иначе как приближается хэллоуин, не так ли? — спросил он беззаботно.
Труф посмотрела на Дилана и побледнела.
— Извини, но только слепой может этого не заметить, — сказал он, вызывающе глядя на Труф сверху вниз. — Итак, подходит время Торна Блэкберна. Он посмотрел в ту сторону, куда были устремлены глаза Труф, и увидел дождь ссыпающихся в мусорную корзину бумажек. Прежде чем Труф смогла помешать ему, Дилан нагнулся и подхватил одну из них. — «Когда тыква покрывается инеем, приходит время Торна Блэкберна, — начал читать он речитативом. — И тогда всех гоблинов и карликов-вампиров охватывает страх. Они мечутся в ужасе, поскольку Истина…»
— Это нисколько не смешно, — гневно воскликнула Труф и, вскочив, выхватила из рук Дилана обрывок письма. — Ты считаешь, что мне очень нравится, когда напоминают, кто мой отец? Думаешь, я испытываю от этого много радости?
— Если бы он до сих пор был с нами, было бы еще хуже. Вообще-то он входит в мою компетенцию. Да не переживай, Труф, в конце концов ты не дочь Торна-потрошителя. И к тому же профессор Макларен считает, что Торн довольно интересная личность.
Внезапно Труф почувствовала, что ее предали, выдали. Большинство работающих в институте знали, что она дочь некоего Торна Блэкберна, но не более того. Полной информацией обладали немногие, и одним из таких являлся Дилан. Или должен являться.
— Мне наплевать, как твой высокочтимый профессор относится к подонкам и мракобесам. Во всяком случае, в его теплом участии я не нуждаюсь, — перебила она Дилана. — А тебе я советовала бы сначала подумать, прежде чем лезть к людям со своими дурацкими соболезнованиями.
Дилан посмотрел на Труф, и легкая улыбка тут же слетела с его лица.
— Я ничего такого не имел в виду, — начал было он.
— Ты никогда ничего не имеешь в виду, — оборвала его Труф, ловя себя на желании выместить на ком-нибудь всю злость. — Корчишь тут из себя свободного супермена, ловца теней и привидений, а на самом деле все то, что ты делаешь, — это дешевка. Тебя заботит только одно — чтобы все твои действия имели либо эффектную концовку, либо вызвали смех. Так вот, мне не смешно — Она до боли сжала пальцы в кулаки, чтобы не разрыдаться.
— Ты даже не представляешь, как тебе будет одиноко на твоем пьедестале, — неожиданно мягко произнес Дилан. Прежде чем Труф смогла найти достойный ответ, он ушел, бесшумно закрыв за собой дверь.
«Он убил мою мать, убил мою мать, убил ее».
Труф опустилась на стул и, чтобы не расплакаться, закрыла глаза. Что толку лить слезы? Слезы сейчас бесполезны, да и плакать было бы просто по-детски глупо, все равно ничего не изменишь. Труф крепко зажмурилась.
