рифм и стихотворных строк.
Туман над Хуанхэ
У кого-то туман над Янцзы,
А у нас он — над Хуанхэ.
И уходят в него глупцы
И людишки на букву «Х».
Жаль чудилы на букву «М» —
Ни за что туда не уйдут.
Было б меньше на свете проблем,
Коль они б были там, а не тут.
Только жизнь ведь, увы, такова,
Что мы сами бываем «Х».
Не ища оправданий слова,
Хоть бери и ныряй в Хуанхэ.
Но туман — он такой объект,
Что сумеет порою скрыть
Человека обычный дефект —
Буквой «М» иногда быть.
* * *
Утки дикие восхитительны —
Цвета всякого…
Иногда, удивительно,
Даже крякают.
Пруд осенний — уткодром,
Им тут нравится,
Птицам с радужным пером,
Раскрасавицам.
Проплывают утки выступом,
С форсом, павами.
И ныряют, попы выставив
Солнцу слабому.
То ныряют, то плывут
С негой ленною.
Их тут много, этот пруд —
Их вселенная.
* * *
В сосновой роще вряд ли осень
Считать мы можем золотой —
В зелёно-серой массе сосен
Цвета её бедны собой.
И лишь когда лучи заката
Пронзают рощу под углом,
Деревья вспыхивают златом
И ярким бронзовым огнём.
Стволы их, каждый как фонарик,
Искрятся тысячью свечей
И оживают в нежном жаре
Всепроникающих лучей.
Внизу они покрыты грубой,
Одервеневшею корой,
А сверху — скрыты, словно шубой,
Поблекшей хвойной мишурой.
Лишь серединой, где кудрятся
Кусочки ломкого корья,
Стволы горят и золотятся,
Очарование даря.
И эти тоненькие лохмы
Дрожащей нежностью полны.
Они, играя, рушат догмы,
Что сосны осенью скучны.
Конец ноября
Проседь первого снега
На земле между сосен —
Не успела отбегать
До конца своё осень.
* * *
И за полчаса и за час до весны
Лишь одно согревает чувство,
Что она таки будет, развеет сны
О прошедшей зиме грустной.
* * *
Утки на пруду. Осень.
В зеркале воды смело
Отражается небес просинь.
Это в рифму. Цвет на деле — серый.
Осенью рифмовка мнима,
Чувствуется в ней мякоть.
Утки, проплывая мимо,
Лопотят, хотя должны крякать.
Тишиной и блажью у́тра
Холод с облаков льётся.
Это ведь не глупо, не мудро —
Ждать, что лето снова вернётся.
В уточном кильватерном следе
Гладь пруда расцветится рябью.
Стоит всё же думать о лете,
Даже если лето то — бабье.
* * *
На ней словно выжгли тавро шизофреника,
Прямо, как ей то казалось, на лбу —
Она вместо мётел летала на вениках,
Чем безусловно раздражала толпу.
К тому же она не пользовалась ступою,
Сделав из неё цветочный горшок.
Беззаботно щерилась улыбкой беззубою,
Чем повергала соседей в шок.
Стала практически доброю феею,
Будучи родом из почтенных Баб Яг.
Это, насколько то разумею я,
Шизофрении и есть верный знак.
Ну, кто подобру и кто поздорову-то
Будет расфеевать знанье своё,
Щедро наколдовывая добро без повода?
А даже если и по поводу. Глупости всё.
Дали метлу, так изволь, как положено,
На Лысую гору на шабаш летать,
Зелье вари, постарайся прохожего
Ивана «Премудрого» в печь запихать.
Нечего Золушкам помощь оказывать —
Строй больше каверз, препоны твори,
Озорничай, разгоняй безобразия
По закоулкам бескрайней земли.
Только она тех советов не слушала,
Веник беря, оставляла метлу,
Летела куда-то… Наверное, к лучшему…
И веник её был подобен крылу.
* * *
С точки зрения бабочек мы бессмертны,
С точки зренья медузы — тверды,
По мненью макак — мы умны безмерно,
А может, наоборот, пусты.
* * *
У судьбы — в её безумной палитре
Неурядиц и щемящей тревоги —
Были Лже-Нерон и Лжедмитрий,
Будут лжемессии, лжебоги.
Те, кто «лже», имеют больше доверья:
Их лапша наваристей каши,
Речь их, что полна лицемерья,
Простодушной истины слаже.
Научившись, впрочем, зёрна от плевел
Отделять без истерии и стонов,
Мы в объятьях наших лжекоролевен,
Вытесняем из себя Лже-Неронов.
Лилит
Он касался цветущих её ланит
Нежно-трепетными устами,
Он нашёптывал глупости ей: «Лилит,
Я пленён до безумия вами».
Он на шёлковой глади её чела
Всё искал, но — гордясь до блаженства —
Не нашёл ни морщинки, какая б могла
Преуменьшить её совершенство.
Он очей её томных всесильный магнит
Не старался омыть слезами.
Он и сам уже верил, твердя: «Лилит,
Я пленён до безумия вами».
Он пытался запомнить обличье её,
Абрис персей её и чресел,
Чтобы после в мечтаниях, впав в забытьё,
О других уже больше не грезить.
Флёр иных соблазнительниц позабыт,
Мягко гладя её перстами,
Ничего он не помнил, шепча: «Лилит,
Я безумен, безумен вами».
* * *
В былое время тяжело
Поэтам несомненно было:
Нужны им были стол, перо,
Бумага, Болдино, чернила.
А тут с планшетом вышел в лес,
Задумался, открыл редактор
И начал творческий процесс
Прям с пятой сцены в третьем акте.
Экран немного повлажнел
От лёгких завихрений снега,
Пока насвайпить я успел
Четверостиший пять с успехом.
Вот так — без перьев и стола,
Без рюмки в кресле пред камином.
К поэтам техника дошла:
Писать стихи теперь рутина.
* * *
Хмурые, скучные дни ноября…
Небо от края до края
Всё в облаках — ни закат, ни заря
Не восхищают.
Как безотрадно и как тяжело
Осенью павшим в немилость
Видеть ноябрьское ремесло —
Серость и сырость.
* * *
Мир становится всё больше дурацким,
Сколько матом не ругайся надсадно.
Тут не нужно королевству быть Датским,
Чтобы видеть, что в нём что-то неладно.
Бедный Йорик не одарит советом,
Сто Офелий не помянут в молитвах.
Ибо Гамлет, он всегда был с приветом
На дуэлях или в праведных битвах.
Смысл истории про датского принца
В том, что умерли все. Впавши в детство,
Принц какого-то рожна шёл на принцип —
Лучше б занялся своим королевством.
* * *
Сегодня печалилась фея не розами
И бабочками, как обычно —
Она разгрустилась большими стрекозами
О чём-то не фейном, а личном.
Всегда эти феи о ком-то заботятся,
Забыв о себе. И в спешке
То принцы и Золушки ими сводятся,
То — гномы и
