свечения сторону. Она присела спиной к стене и почти вжалась в нее, не обращая внимания на холод, пронзивший лопатки. Обхватила ноги руками и уткнулась лицом в колени.
— Мама, мама, мамочка, мне страшно, — начала она шептать, понимая, что мама не ответит, но больше не к кому обратиться. — Пожалуйста, пожалуйста.
Она ждала, что сейчас кто-то или что-то захрипит, разбрасывая слюну во все стороны, зацокает когтями, отбивая искры от бетонных стен. Кто-то тяжело задышит прямо в ухо и в нос ударит гнилью, лизнет мерзким, шершавым языком, таким же, как пальцы Георгия. Заскрипят ржавыми петлями зубы и клацнут старым амбарным замком перед лицом.
Девочка затихла. Сдержалась, чтобы не всхлипывать. Прислушалась.
Как бы она не старалась уловить детским, еще острым, слухом хоть какой-то звук из тех, что представляла в фантазиях, но не слышала. Тишину нарушал только легкий гул ветра, который поглаживал ее по оголенной ступне. Нина коснулась щиколотки и ветер прохладой лизнул костяшки пальцев руки.
Нина выдохнула с облегчением, когда оторвала голову от колен и посмотрела вперед. Пятно неподвижно продолжало висеть на стене, на таком же расстоянии и на том же месте, что и прежде.
Девочка встала и прошла вперед, к пятну. Это была вентиляция. Та самая толстая труба, которая торчала из-под земли с тыльной стороны дома и о которой Нина строила самые различные теории. Недалеко от края в трубе лежал небольшой сугробик снега. Нина схватила его и с жадностью принялась жевать. Снег был очень холодный и девочка, прежде чем проглотить, решила немного подержать его во рту.
Она обернулась. Света из трубы едва хватало, чтобы осветить тонкую ленточку подвального пространства. Но хватило, чтобы разглядеть на ближайшей треснутой полке стеклянную бутылку без этикетки. Нина схватила бутылку, та была без крышки и пустая. Девочка вернула ее на место. На пыльной поверхности стекла отпечатались тонкие пальцы.
К этому времени снег во рту растаял и превратился в воду. Нина сделала жадный глоток. Горло смочилось и ей показалось, что даже дышать стало легче.
Она посмотрела на маму. Силуэт женщины был почти не виден, только слегка подогнутые в коленях ноги. Между носком и резинкой домашнего трико выглядывала белая кожа, которая чуть ли не отсвечивала от света. Девочка сделала несколько неуверенных шагов к телу матери и присела рядом. Хотела взять ее за руку, но отпрянула, когда коснулась скрюченных, окоченевших пальцев.
Гул ветра из трубы разбавили всхлипы, а вскоре к всхлипам присоединился и плачь. От плача в животе начались судороги. Нина легла набок, поджала ноги и обхватила себя ослабшими руками.
После того, как она успокоилась боль в животе немного отступила. Нина приподнялась и уселась на мешок. Ее трясло. От холода, от страха, от голода.
В трубе снова образовался сугробик. Нина со стонами поднялась на ноги и прошла к трубе. Трясущимися руками схватила снег и засунула в рот. Зубы пронзил холод и челюсть невольно открылась, выронив часть снега. Девочка задышала открытым ртом. От зубов стрельнуло в затылок и шею, и Нина рухнула на пол.
— Мам, я есть хочу, — прошептала она, когда очнулась. Голова шла кругом. Перед глазами плавали серые круги. Она нащупала руку мамы. Просунула свои пальцы между скрюченных материнских и сжала.
— Мам, — снова шепотом произнесла она, и смолкла.
Когда проснулась светлого пятна на стене уже не было, и Нина, не веря своим глазам, осмотрелась по сторонам. Темно. Рука онемела от холода материнской ладони. Нина коснулась лица мамы. Чуть теплее снега. А может такое же. Высвободила руку, но ей показалось, что пальцы матери сжались плотнее по сравнению с тем, какими были, когда она засыпала.
— Мам, — несколько с задором произнесла Нина. — Мам, ты спишь?
Но нет. Мама не может спать и быть такой холодной.
Девочка прислушалась, притихла. Гул из трубы стал заметным. Встала и крадучись направилась в сторону звука. Потянулась рукой, нащупала стену. По лицу прошел холод. Нашла трубу, просунула в нее руку. Выдохнула, нащупав сугробик. На этот раз сугробик был больше. Нина скомкала снежок и вернулась к матери.
Пока снег таял во рту она ощупывала маму. На ногах старенькое трико, это она заметила в блеклом свете, выше была надета олимпийка, под ней футболка.
Нина схватила рукав олимпийки и потянула. Тянула изо всех сил, но так и не смогла стянуть. Затем попыталась повернуть маму на бок, но та была невероятно тяжелой, а руки и ноги совсем не гнулись.
Девочка, покачиваясь, на ощупь пошла по подвалу, в надежде найти что-нибудь, во что можно было бы завернуться и согреться. А еще поесть. Прошла вдоль стены по кругу и добралась до лестницы, где споткнулась о что-то между лестницей и стеной. Вскрикнула от неожиданности и боли в большом пальце левой ноги. Руками ощупала препятствие. Им оказался деревянный ящик, сбитый из толстых реек с прогалинами. Осторожно нырнула дрожащими руками внутрь ящика. Нащупала какую-то пленку. Вытащила ее и положила рядом с ящиком. Под пленкой лежало что-то тряпичное. Она судорожно принялась ощупывать находку. Что-то похожее на свитер с рукавами и длинным воротником.
Это оказалась кофта или что-то в этом роде с пуговичными застежками спереди и на рукавах.
Нина закуталась в находку, которая свисала почти до колен и принялась снова копошиться в ящике в надежде найти что-нибудь съедобное. Кроме толстого слоя пыли в ящике ничего больше не оказалось. Она встала на четвереньки и поползла вперед, ощупывая темное пространство и холодный пол. Раньше, когда была жива бабушка, в подвале всегда можно было найти купорку, мешок картофеля, свежие овощи. А теперь подвал пустовал.
Вернувшись к матери, улеглась на мешок, прижалась к олимпийке, разделяющей ее и холодное тело мамы, укуталась с головой и провалилась в сон.
Проснулась от тревоги. Мама такая холодная. Девочка повернулась на другой бок, лицом к маме, развернулась из одежды, словно бабочка из кокона, и укрыла краем кофты маму.
Холодный ветер прошелся по подвалу, заглянув под укрытие девочки, лизнул ледяным языком по позвоночнику. Она вздрогнула, съежилась, сжалась в комочек, уткнулась лбом в твердую плоть родителя и снова уснула.
На стене снова появилось светлое пятно. Нина видела его в тумане и не могла поймать взглядом. Она закрывала глаза, с силой зажмуривала, но, когда открывала, пятно все равно плавало из стороны в сторону. Она не могла разглядеть есть ли в трубе сугробик. Попыталась сесть, но не вышло. Тело не слушалось. Оно дрожало, как стекло, когда мама прибивала пленку. Животик болел так, словно все внутренности кто-то
