сомневался в благоприятном исходе погони: если малиновый всадник достигнет зарослей, он, вероятно, ускользнет.
Что скажут мои люди, если я вернусь ни с чем?
Запретив часовому стрелять, я упустил, быть может, неприятельского лазутчика или важного офицера.
Судя по лихорадочному галопу мустанга, всадник, как огня, боится встречи с американцами.
Я приналег на взмыленную лошадь. Моро, как будто угадывая мои мысли, понесся вихрем.
Впереди не было ни стад, ни других препятствий и, благодаря великолепному ходу моего жеребца, расстояние между ним и мустангом начало таять. Еще десять секунд — и я у цели.
Через десять секунд, на расстоянии выстрела, я выхватил пистолет:
— Стой, или буду стрелять!
Ответа не последовало; мустанг скакал дальше.
— Стой! — крикнул я снова, чувствуя отвращение к бессмысленному убийству. — Стой, или буду стрелять!
Опять молчание.
Футов шесть отделяли меня от мексиканца. Я скакал у него за плечами и мог пустить ему пулю в спину, но что-то меня останавливало. Полагаю, что было бессознательное восхищение, смутный восторг перед незнакомцем…
Держа палец на курке револьвера, я все-таки не стрелял.
Однако нельзя упустить беглеца: он приближается к чаще. Сейчас он скроется!.. Подстрелим, по крайней мере, лошадь!..
Куда же метить? Мустанг, раненный в круп, ускачет…
Всадник круто повернул, рассчитывая ошеломить преследователя. Этот маневр достиг цели, но мустанг подставлял теперь мне бок.
Я выстрелил.
Лошадь с всадником рухнула на землю…
Юноша высвободился из-под павшей лошади и вскочил на ноги. Опасаясь, что он исчезнет в зарослях, я навел на него дуло пистолета.
Ни малейшей попытки к бегству или сопротивлению. Скрестив руки и глядя мне прямо в лицо, незнакомец произнес с величайшим хладнокровием:
— Не стреляйте! Я — женщина!..
Глава IV
УБИТЫЙ МУСТАНГ
Меня не слишком удивило это признание. Я был к нему наполовину подготовлен. Уже во время погони я подозревал в мексиканце женщину.
— Да, сеньор! Я — только женщина… Что вам угодно от меня?
С этими словами она встала с колен, безбоязненно на меня взглянула.
Вопрос был настолько неожиданный, что я не мог не улыбнуться.
— Вам весело, сеньор? А мне хочется плакать: вы убили мою любимицу!..
Никогда не забуду взгляда мексиканки: гнев, горе, презрение и досада сочетались в нем.
Улыбка сошла с моих губ: я был пристыжен.
— Сеньорита, — пролепетал я, — я глубоко сожалею, что вынужден был вас огорчить. Могло случиться худшее…
— Что же именно? Скажите, пожалуйста! — перебила меня амазонка.
— Я мог убить вас, но случайное подозрение…
— Карамба! — воскликнула она, перебивая меня. — Худшее случиться не могло. Я так любила бедного мустанга. Лолита была мне дороже жизни. Бедная Лола!
Дав волю отчаянию, красавица обвила руками шею мустанга и поцеловала его в ноздри. Затем, бережно закрыв ему глаза, она выпрямилась и вперила взор в останки убитой лошади.
Я растерялся, не зная, как утешить пленницу. Даже ценой моего месячного жалованья нельзя было воскресить мустанга!..
Мексиканцы питают слабость к крупным американским лошадям. Нередко гидальго платят баснословные цены за удовольствие появиться на таком коне.
У нас в эскадроне было много хороших полукровок, и я подумал, что молодая женщина не откажется от подарка.
Предложение мое, сделанное с деликатными оговорками, было с презрением отвергнуто.
— Что вы сказали, сеньор? — воскликнула женщина и топнула, так что зазвенела шпора. — Вы предлагаете лошадь? Мне!.. Взгляните! — Она указала на равнину. — Вот тысячи лошадей, сеньор, и все они — мои. Судите сами, может ли меня соблазнить ваш подарок… На что мне ваша лошадь?
Надо было выпутаться:
— Но, сеньорита… Ведь это туземные лошади, а я предлагаю вам…
— Бросьте! — отрезала мексиканка, кивнув на мустанга. — Я не обменяю эту туземную, как вы изволили выразиться, на всех лошадей вашего эскадрона: ни одна из них ее не стоит…
Если бы дело касалось только меня, я, пожалуй, смолчал бы, но эта выходка сеньориты затронула честь эскадрона: мексиканка уязвила мое кавалерийское самолюбие.
— Ни одна эскадронная лошадь не стоит вашего мустанга? Вы так полагаете, сеньорита?
Я покосился на Моро. Женщина тоже взглянула на моего коня и уже не могла отвести от него глаз.
Амазонка любовалась благородными формами скакуна.
И в самом деле, Моро был великолепен — весь трепещущий, взмыленный, с клочьями снежной пены на груди, оттенявшими его лоснящуюся черную шерсть. Бока его тяжело вздымались. Пар вырывался из розовых ноздрей. Глаза его метали искры, и шея вытягивалась, как будто лошадь-победительница чувствовала наше лестное внимание.
Амазонка прищурилась; она молчала. Но по всему было видно, что лошадь произвела на нее сильное впечатление.
— Вы правы, кабальеро! — задумчиво проговорила она. — Этот конь стоит моего…
Но я уже раскаивался в том, что заинтересовал собеседницу своей лошадью: ведь, предлагая ей любого из строевых коней, я ни за что на свете не променял бы Моро на все табуны ее мустангов.
Не знаю, как бы я вышел из щекотливого положения, если б не подоспели кавалеристы.
Мексиканка испугалась моих рейнджеров: с виду они были настоящие разбойники.
Я приказал им ехать обратно на квартиры. Люди поглядели на мустанга, на его богатую сбрую, запятнанную кровью, покосились на амазонку и, обменявшись сдержанными замечаниями, ускакали.
Я остался наедине с пленницей.
Глава V
ИЗОЛИНА ВАРГАС
Как только всадники отъехали, женщина спросила:
— Техасцы?
