могу сказать о тебе того же, — серьезно отвечаю я ему, а друг толкает в плечо, после чего все-таки жмет мне руку и хлопает по спине.
Этот день становится чуточку лучше. Но не настолько, чтобы промолчать, когда вижу развалившегося на диване второго пилота.
— Здравствуйте, Е-егор Фердинандович, — заикаясь, произносит тот и вскакивает на ноги, чтобы протянуть ладонь.
— Погоду узнал? — я сразу перехожу к делу, а у него глаза бегают. Недавний стажер спохватывается и на всех парах несется к синоптикам. — Набрали одних идиотов, — рычу я под нос.
— Да не пугай ты народ, — ржет с меня Гончаров, а потом наклоняется ближе, чтобы слышал только я: — Недотрах или клиника уже?
— Заеба… — кашляю, потому что говорю вдруг слишком громко, привлекая внимание, — устал я, Даниил Александрович.
— Так сама судьба, что свела нас здесь, — начинает торжественно, отчего я не сдерживаюсь и смеюсь, — твердит, чтобы мы встретились и, — чуть тише, — надрались в щепки!
— Товарищ командир, — прерывает Анжелика, как указано на именном бейдже, — мы стартового врача прошли, брифинг провели.
— Хорошо, спасибо, сейчас подойду к вам. — Я бросаю взгляд на двух других членов экипажа, парня и девчонку, которые тихо сидят в креслах, будто приготовились к собственной кончине. Меня боятся?
— Ладно, товарищ командир, — ухмыляется Даня, — на связи, мне тоже пора. Вернусь — у нас стрелка забита, и клал я на твой важный график.
Распрощавшись с Гончаровым, я, к счастью, чувствую прилив сил. В моей жизни не так много людей, которые меня заряжают.
А встречи с некоторыми и подавно выжимают все соки.
Вика, работающая на старте врачом, цокает и недовольно качает головой, когда меряет мой пульс после кофе и выкуренных сигарет.
— Вариант моей нормы, красотка. Сама знаешь, — улыбаюсь я так, как нравится ей, но она сегодня тоже не в духе, закатывает глаза.
— Ты меня под плаху подведешь, — злится, но вместо девяноста пяти, которые насчитал сам, пишет семьдесят в журнале, где я расписываюсь о том, что жалоб нет.
— Прости, больше так не буду.
— Ой, иди уже.
Я по-быстрому рассказываю бортпроводникам о сегодняшнем рейсе в Сочи — загрузке, особенностях вроде полета над водой, общего времени. Все на автопилоте. И лишь проехав весь аэродром до нужной стоянки, лишь оказавшись на перроне, я вдыхаю еще влажный после ночного дождя воздух и наконец ощущаю, что меня отпускает. Именно сейчас, в этот момент, стоя напротив самолета, я ощущаю бесценную свободу — от бесконечно тягостных мыслей, предрассудков, проблем. Да, вся моя жизнь в трещинах и сколах за исключением этого самого времени. Потому что здесь я точно знаю, что и кому должен. Здесь появляется смысл, которого в остальное время почти нет.
Да ладно?
Я трясу головой, чтобы заткнуть голос, который сегодня потерял всякий страх. Не буду думать, анализировать и вспоминать. Это была минутная — или получасовая — слабость, лучше забыть обо всем. Дважды в реку точно не войдешь.
Не после всего.
Осмотрев самолет, я поднимаюсь по трапу. Девочки уже встречают, включили улыбки, похожие на посадочные прожекторы — так же слепят. Особенно старается Анжелика.
— Вам чай или кофе сделать?
— Давай кофе. Двойной и без сахара, — отвечаю, не задерживаясь в вестибюле, и захожу в кабину.
Второй уже с опаской поглядывает на меня, берет в руки чек-лист. Но пусть лучше так — молчит и делает. Терпеть не могу эти случайно заблудшие в авиацию души, после того как сам всю жизнь положил, чтобы сидеть за левым штурвалом.
Во время проверки систем ранним звонком меня удивляет Руслана, но я сбрасываю ее — я не буду слушать истерики перед вылетом. С ней вообще, видимо, придется заканчивать, если продолжит в том же духе. Нам было хорошо вместе почти полгода, но в последние дни ту будто подменили. Про вчерашние попытки воспитать меня даже вспоминать не буду — уставший проторчал полчаса под клубом, чтобы быть удостоенным чести отвезти императрицу домой. В результате домой она поехала сама.
Жаль будет прощаться, она вроде бы устраивала меня, но слишком много появилось «но».
Я допиваю остывшую растворимую бурду, которую и кофе сложно назвать, как раз когда к нам заглядывает Анжелика.
— Посадка окончена, Егор Фердинандович, — елейным голосом запевает старшая, — сейчас посчитаем пассажиров и доложу о загрузке.
Молча киваю ей и отдаю пустой стакан. Включив связь в салон, я по памяти читаю приветствие.
— Доброе утро, дамы и господа! Говорит командир корабля Егор Сталь.
Доклад Анжелика делает, уже прерываясь на вздохи о том, что почти весь салон растаял от моего голоса. Я не первый раз слышу подобное, поэтому сдержанно благодарю ее и, отвернувшись, ловлю завистливый взгляд второго, который украдкой пялится на девчонку — я заметил еще на брифинге. Пусть это будет его самой большой проблемой.
— Закрывай двери, — даю команду старшей, разбивая театральную паузу, а после даже как-то с пониманием смотрю на Олега, сам ведь таким дурным когда-то был. Имя только мне его не нравится — Олег, но хрен с ним, я до получения паспорта вообще Георгом был.
— Южный, доброе утро, — голос диспетчера враз отрезает меня от внешнего мира, — на вылет двенадцатая полоса, ветер сто десять градусов, пять метров. Видимость семь километров, нижний край не определен. Температура семнадцать градусов, коэффициент сцепления ноль-пять, отдельные перелеты птиц.
Я внимательно слушаю и принимаю четкие инструкции. Затем нас ждет буксировка, запуск, руление. Уже на исполнительном старте запрашиваю разрешение на взлет, и диспетчер дает подтверждение. Следом разгон, V1 — скорость принятия решения, после которой нельзя прервать взлет и затормозить на полосе, и наконец отрыв.
Только едва мы успеваем убрать шасси, как я вижу помехи слева, а за ними следует звуковой удар.
— Птицы! — вырывается у меня громко и со злостью.
И еще до того, как срабатывает сигнализация на бортовом компьютере, я слышу, что замолкает первый двигатель.
Глава 4
Аврора
Mary Gu — Ненавижу города
О, момент пробуждения ни с чем не спутать. Я в один миг понимаю, что оно состоялось. Еще один уходит на то, чтобы вспомнить вчерашний вечер и простонать в голос. Боже! Едва пошевелившись, дабы перевернуться на бок, я хочу взвыть от острой боли в висках, но сдерживаюсь и запрещаю самой себе любой намек на жалость к собственной персоне.
Правда, все мысли мигом улетучиваются, когда я, сощурившись, приоткрываю глаза. Потому что чертовы часы показывают шесть утра. Точнее, пять минут седьмого, что означает — я ужасно проспала. Впервые в жизни про-спа-ла!
Где вообще мой телефон и
