второй год старается сохранить хоть пару цветов ко дню семейного собрания.
Каждый год в один и тот же день, но никогда — в одно и то же время. Кто-то опаздывает, кому-то не хочется расставаться с привычным укладом жизни, а кто-то не хочет слушать разглагольствований отца о Спасителе. Только он и сама Лили сохраняют веру в когда-то важное для их семьи — для всего острова — божество.
Властелин морей и жизни, по легенде когда-то именно он помог семье Стоун вырасти из невзрачных пахарей сначала в хозяев крупного рыболовного промысла, а затем и во владельцев одной из самых обширных сетей гостиниц в стране. Он дал им богатство, возможности и своё благословение в обмен на память о нём. На любовь.
Лили не понимает тех, кто не испытывает благодарности к этому удивительному существу. Уж она-то, родившаяся и выросшая на этом острове, точно знает — это не выдумка. На ночь она слушала сказки матери о его могуществе; по утрам штурмовала небольшие, написанные от руки молитвенники, уже выцветшие и обветшалые от времени; а днём до сих пор смотрит на водную гладь, сидя на песчаном берегу, и замечает длинные щупальца, выглядывающие из-под воды.
Нет никаких сомнений — Спаситель существует. Возможно, сам он зовёт себя иначе и никогда им в этом не признаётся, принимая данное самыми первыми Стоунами имя, но и неважно. Став старше, Лили понимает это лучше прочих.
Имя — это всего лишь имя.
— А вот и травы, — она ставит корзину на кухонный стол и убегает раньше, чем кто-нибудь успевает ей ответить.
Говорить ни с кем не хочется. Их кухарка — миссис Стэнли — улыбчивая и добрая женщина, однако слишком уж говорливая. Лили уверена, что стоит попасться ей на глаза, как та тут же найдёт с десяток вопросов, а то и новых поручений. Нет уж, на сегодняшнее утро у неё совсем другие планы.
Ближе к вечеру, когда на острове будет не продохнуть от братьев и их жён, приехавших сюда вместе с повзрослевшими детьми, у неё уже не останется времени. Они вновь будут смотреть на неё свысока, и не только потому, что она лет на двадцать младше большинства из них.
Она — настоящая Стоун, преданная Спасителю и любимая как им, так и отцом. И никому из них это не по душе.
До небольшой каменной часовни Лили добирается обходными путями — идёт лесными тропинками за поместьем, прячется в тени высоких деревьев и украдкой поглядывает на отблески солнечного света в окнах. Отчего-то в последнее время даже отец не одобрял её визитов в обитель Спасителя. Смотрел на неё мрачно, тяжело и будто бы печально. Смотрел.
Теперь отец может смотреть лишь в бесконечную тьму водной глади. Он умер прямо накануне традиционного семейного собрания, и его смерть поставила на уши всю семью Стоун.
Лили толкает массивную деревянную дверь, пробирается внутрь и закрывает ту изнутри. Догадывается, что другие сегодня будут скорбеть, смахивать с лиц напускные и не очень слёзы, но у неё повода грустить нет. Ей известно, что в объятиях Спасителя отец не будет знать горя. В своей жизни он не совершал ошибок, а значит вода его пощадит.
Ни рая, ни ада, о которых любят говорить остальные, не существует — только жизнь. И свою отец прожил как положено.
Внутри часовни толком ничего нет — каменный алтарь напротив украшенного витражом окна, пара длинных скамей и крошечная исповедальня, куда уже много лет никто не заглядывает. На одной из скамей он и сидит — тот, ради кого Лили приходит сюда снова и снова.
Люди за пределами острова ни сном ни духом о Спасителе, но здесь к нему относятся со всем уважением. И он — мужчина немногим старше самой Лили — последний из его жрецов, настоятель этой часовни.
— Доброе утро, — она садится рядом, но не смотрит на него. Рассматривает витраж — сквозь изображенные на нём черно-зеленые щупальца пробиваются солнечные лучи, а контур звезды из прозрачного стекла будто светится изнутри. — Александр.
Имя плохо ложится на язык, ей не нравится его произносить, но «святой отец» звучит ещё хуже. Особенно тогда, когда он не единожды просил её обращаться к нему именно по имени.
— Доброе утро, Лили, — мгновенно откликается он и откладывает в сторону потрепанную, видавшую виды книгу. «Учение Спасителя» — она часто читала её в детстве. — Ты сегодня рано. Ты же знаешь, что я не начинаю службы в такую рань.
Она знает. Смотрит на его светлые, почти платиновые волосы, заглядывает в неестественно яркие, зеленые глаза — правый пересекает длинный, косой шрам, — и говорит себе, что ей должно быть стыдно. Ей бы запереться в исповедальне и каяться в своих грехах до самого вечера, но на это не хватит сил. Её желания не нарушают ни единого правила.
Ни единого. Спаситель не запрещает им ни любить, ни желать друг друга. Спаситель требует помнить. Чтить. Слушаться. Но сегодня она явилась сюда не только для удовлетворения своих желаний.
— Я хотела поговорить об отце, — пальцами она комкает подол длинной юбки, не замечает, как выбивается из простого хвоста прядь темных, словно водные глубины, волос. — Я уверена, что при жизни он не нарушил ни единого правила. Но одного я никак не могу понять. Ты же всё время здесь, почему за последние годы он ни разу не заглянул в часовню? Кто-нибудь, кроме меня, сюда вообще заходит?
Да, ни садовник, ни кухарка, ни сторож поместья никогда не высказывали своей верности Спасителю. Даже врач, который в течение двух лет следил за здоровьем отца и по сей день живёт на острове вместе с ними, не проникся верой. Но ничего подобного от них и не ждали. Они — не Стоуны и ничего Спасителю не должны, но отец — он мог бы зайти хоть на один молебен за последние пару лет.
В какой-то момент ей начало казаться, будто они с Александром в ссоре, потому что стоило ей упомянуть его имя, и на лице отца тут же пролегала глубокая тень. Да и сам святой отец то и дело кривился, когда она говорила о ком-нибудь из родственников. Но ни тот, ни другой ничего ей не рассказывали.
— Ты единственная, кто верит столь искренне, Лили, — он улыбается ей, а его глаза будто сияют изнутри. Её пробивает дрожь, — от макушки и до кончиков пальцев — словно этими глазами смотрит на неё сам Спаситель. — И кроме тебя никто уже не желает
