Застывшего Часа? — вдруг осенило Роду.
— Может быть, — Атаказ усмехнулась. — Но проверять этого я точно не стану.
Она никогда не просила Роду о помощи, но девочка сама ее предлагала. Вместе они собирали виноград, давили и процеживали.
Часто Атаказ спускалась в погреб, чтобы в очередной раз процедить вино, переливая его из одного кувшина в другой через льняной лоскут. Ткань удерживала осадок, и вино медленно просачивалось по капле. Тогда Рода обреченно забиралась на пустую винную бочку, нетерпеливо постукивала по ней ногами и восклицала:
— Как же скучно готовить вино! Мы же только на прошлой неделе переливали! Неужели опять нужно?!
— Видишь, сколько мути осталось? — объясняла Атаказ. — Будем переливать, пока вино не станет чистым. Теперь постоит с недельку, а там другой раз перельем.
Рода обреченно уронила голову.
— А когда ты уже начнешь колдовать?
— Я уже колдую.
— Нет, — возразила девочка. — Ты должна бормотать волшебные слова и размахивать посохом. А еще тебе нужен большой ведьмин котел. У тебя есть большой ведьмин котел?
— У меня есть большая кастрюля. Ты разве не помнишь? Я в ней посохом вино помешивала, прежде чем от выжимки отделить. Все как положено.
— Такая и у нас есть, — задумчиво протянула Рода. — Я в ней купалась, когда маленькой была. Значит и я смогу сделать волшебное вино? Только посох нужно найти …
А с приходом зимы они начали укрывать виноград: перевязывали, укутывали в мешковины, пригибали и присыпали землей. Рода уже накинула материнскую шубейку, но колдунья по-прежнему оставалась в своих неизменных платьях.
— У тебя, наверное, теплых вещей нет, — вслух рассуждала Рода. — Я могу принести мамину шапку. Не хочу, чтобы ты заболела.
— Мне не бывает холодно, — успокоила ее Атаказ.
— Как это?
— А подумай сама. Ты — молодой побег, ты полна жизни, но и легкий ветерок тебя может сломить. Я подобна старому пню: жизни во мне чуть, но я цепляюсь за нее своими могучими корнями.
— А родные у тебя есть? — спросила Рода. — У всех должны быть. Откуда ты пришла?
— Я пришла, — Атаказа отставила лопату, не закончив прикапывать виноград, и надолго задумалась. Она подняла голову. — Я упала с неба.
Рода рассмеялась.
— Ты что, не человек? Люди рождаются на земле.
— Ошибаешься. Люди рождаются в небе, — колдунья указала рукой. — Видишь эти звезды? Это души живых созданий, которые еще не пришли в наш мир.
— А я думала это светлячки, которые летают за Луной. Расскажи мне о Луне и Солнце. Мама говорит, они братья, а, по-моему, они совсем друг на друга не похожи. Ты их видела, когда падала?
И вновь простой детский вопрос заставил древнюю колдунью задуматься. Яркие картинки далекой жизни промелькнули перед ее черными мертвыми глазами.
— Я их видела, — вспомнила она. — В солнечной ладье мерно плывет златокудрый Эсмаид. Лик его прекрасен, а яркий свет его лучистых глаз проходит сквозь воды небесного океана и дарует Яраилу день. А когда его последние закатные лучи тают за горизонтом, той же дорогой в небо на утлом плоту поднимается Эсэтир. Он прячет щербатый лик под черным капюшоном, а его поводырь туманный ворон Тайкрил указывает слепцу дорогу. Прежде они проделывали этот путь вместе, юные неразлучные и неразличимые даже для своего отца. Но в далекой битве Эсэтир заслонил собою брата, тогда свет его потускнел, и общая рана разделила их навсегда.
Атаказ рассказывала девочке истории о богах и о древних людях, об их родном Яраиле и о других мирах. Знаниями она могла поделиться и с ученым мужем, для сельской же девочки древняя колдунья стала настоящим кладезем былинных сокровищ и тайн.
Первыми откровениями Рода пыталась делиться с родными, но всякий раз получала неожиданную для себя и обидную отповедь.
— Хватит ходить к старухе! — вновь кричала на нее мать. — Разве не знаешь, что ведьма ворует чужие жизни?! Как не совестно тебе знаться с ней?!
— Ей колдунья не доставит беды, — возражал отец Роды, Обахарий; он единственный в доме поддерживал дочь.
— Ох, молчал бы тоже! — только больше сердилась Нагинара. — Где вина вчера взял?! Про друзей не ври! К ведьме ходил?!
— Где взял, где взял, — передразнивал Обах. — Все ей знать надо! Ну тебя! — И всякий раз он отмахивался и, не слушая укоров, уходил.
— Мать тебе не указ, — оскорблялась Нагинара и продолжала бранить дочь. — Брата старшего хоть послушай! Сестру послушай!
— Не ходи, Рода, — соглашался Далиир. — Не к добру это.
— Не ходи, — повторяла Альгина, ее младшая сестра.
Их не слушала девочка, а все-таки глубоко западали в сердце строгие материнские слова.
— Это правда, что ты воровала детские жизни? — спросила она как-то Атаказу.
— Было время, — созналась колдунья. — Теперь в прошлом. Изменилась я, каждый день меняюсь.
— Не меняются люди! — возразила Нагинара, как услышала дочь. — Старики и подавно! Да с чего ей меняться?
— Умирает она, — прошептала Рода.
— Умирает, как же! Да она и детей твоих переживет!
Больше не пыталась защитить наставницу Рода и секретами с матерью не делилась. Даже заговаривала с ней редко. Только с отцом советовалась.
— Простить всякого можно, — на вопрос дочери отвечал Обахарий. — Только сложно это: много зла Атаказ натворила. Но решать тебе.
— Пап, не ходил бы ты к ней за вином. А хочешь, я за тебя буду часы переворачивать?
— Что ты, дочка, придумала! — ужаснулся Обах, замахал руками, да едва на ногах устоял. — Мать твоя поедом день и ночь меня поедает. Как же тут не пить?
— Не бери платы с папы, — осмелев, попросила как-то Рода колдунью, когда та уже укладывалась спать. — Я платить буду.
— Чем он лучше других? — строго спросила Атаказ. — И с других тогда брать нельзя.
— И с других не бери.
— А на что мне жить? Денег я не имею. Чем кормиться? Взрослая ты уже, Рода, скоро замуж пойдешь, меня оставишь. А за мной Селиотир тянется, сколько не бежала я, не укрыться мне от его бледной руки. А жизнь она не надоедает, неправда все это. Не хочу я умирать.
— Но ведь ты говорила, что бессмертная, — напомнила ей Родмила. — Что не можешь умереть, пока идут часы.
— Верно это. Да только мне кажется, что быстрее мои дни из одной чаши в другую стали пересыпаться.
— Это потому что зима настала. День теперь короче, вот и часы идут быстрее.
— Не поэтому, — возразила колдунья. — Жизнь-то моя в часах останется, да сама умру, поизносилась я. Сгорю в красном пламени, как наяву вижу.
— Я за тобой присмотрю, — пообещала Родмила, укрыла ее пледом и погасила свечу.
Здесь уже ни мать ее не поддержала, ни отец. Однако решению своему Родмила не
