за столом в каком-то офисе, и ответил на тест почти не глядя. Затем, когда стали известны результаты, она подошла ко мне из-за спины и положила на мой стол листок. Я снял наушники, потому что слушал музыку, и впервые обратил внимание на то, что там написал.
В тесте было пять предложений. В каждом предложении было пропущено слово, которое нужно было вставить на свое усмотрение. По этому слову выносился результат. Всех пяти предложений я не помню, но помню два – это как раз те предложения, в которых я как бы допустил ошибки. По версии теста, разумеется.
В первом предложении, в котором я допустил ошибку (по счету оно было вторым), вместо пустого места я написал «человеческая». Это определение шло перед словами «жизнь бесценна». Я написал «человеческая», и по версии теста был неправ. Не только человеческая жизнь бесценна, но и любая жизнь бесценна. Тест упрекнул меня за такую узколобость.
Другое предложение, в котором я допустил ошибку, предлагало ситуацию. На переходе загорелся зелёный свет, и все должны были перейти дорогу. Вопрос был в следующем: «Когда дорогу должен перейти полицейский?» (на картинке в числе прочих была женщина в форме). Я написал «последним». По тесту это означало, что я ставлю всех государственных служащих – полицию, чиновников, врачей и т. д. – ниже себя как гражданина. Я воспринимаю их как обслуживающий персонал, особенно чиновников и полицию. Их работа – служить людям, а значит и мне. Я воспринимаю их как слуг общества. Но ситуация в тесте показала мою неправоту. Не потому, что они не слуги, а потому что загорелся зелёный свет, а значит они могли перейти дорогу так же, как все остальные. Я же допустил мысль, что полицейский должен был пройти последним, хотя свет горел для всех одинаково. Кажется, я был к ним слишком строг. Опять же, по версии теста.
Затем сон продолжился другой картиной. Я был ребенком, которого другой ребенок позвал к себе в комнату. Неожиданно свет потускнел, словно наступила ночь. Мы сели на пол около высокого шкафа, словно мы были внутри него. Свет падал на моего товарища сверху вниз, создавая пугающие тени под глазами и ртом.
Мы с товарищем жили в мире, где обитали люди-жуки. Это всё оставалось за кадром, так сказать, во сне же были только я и мой друг, но ситуация в мире была такая. Эти люди-жуки осуждались обществом, которое их побаивалось. Не каждый мог найти в себе смелость, чтобы взять, отбросить прежнюю оболочку и взлететь в воздух на глазах у других.
Мой друг признался мне там, в этой тихой комнате, где кроме нас двоих больше никого не было, что он хочет взлететь. Он сказал мне, что он жук. В этот момент я посмотрел на его лицо и оно потеряло человеческий облик. На меня из темноты смотрели большие жучиные зеленые глаза, а рот расплылся. Я испугался лишь на секунду, но затем успокоился. Я понял, что эти глаза смотрят на меня не со злобой, а с надеждой и мечтой. Они добры ко мне и хотят от меня понимания, потому что я тоже ребенок.
А затем он посмотрел на потолок, словно там было бескрайнее, зовущее его небо, и сказал, что однажды он полетит. Полетит так, как рождён летать.
Глава 5: Как бы Томск
После очередного приступа самобичевания, моя жизнь снова пошла по накатанной. Правда, осадок все же остался, потому что в последнее время таких приступов становилось всё больше.
В середине марта мне позвонил мой старый приятель, с которым мы когда-то работали и спросил: «Ты ведь актёр?». Я так устал, что даже не поинтересовался, что ему надо или каким образом он обо мне вспомнил. Мне было всё равно. «Да», – ответил я. Он позвал меня на съемку и велел одеться попроще.
– Это как?
– Хотя бы без шляпы.
Мы встретились на окраине города, у каких-то гаражей. Моего приятеля звали Юра, а его оператора Костя. Они показали мне место съемки – какая-то деревянная постройка. Пока они готовились, я учил сценарий. По сюжету мы были в Томске, я был фермером, который взял кредит под выгодный процент, получил от государства субсидию и землю, и теперь у меня и моей жены успешная маленькая ферма с коровами и свинками.
– Почему мы снимаем Томск в Нижнем? – спросил я.
Да я просто заказ получил из Москвы. Они там целое информационное агентство новое под этот проект открыли. Я и новости пишу тоже, мне присылают релизы, а я переписываю. Вот теперь видео снимаем. Остальное они доснимут, там кадры с коровами, все такое.
Я встал на отметку и отчитал то, что для меня написали. Я получил за работу пятьсот рублей и поехал домой. На обратном пути я так хорошо сел в маршрутке, что мне не хотелось вставать. Каждый раз когда автобус делал крутой поворот, и мое тело невольно накрывало волной, я представлял себя собакой, которая хочет высунуться в окно, чтобы почувствовать ветер на лице.
Но перед своей остановкой мне все же пришлось подняться. Мне впервые захотелось сказать человеку, который сел на мое место: «Позаботьтесь о нём. Мы были очень близки. Надеюсь, вам вместе будет хорошо».
Дома я открыл сайт этого самого информационного агентства и стал искать там статьи и новости, но архив дальше двух недель не открывался. Это было нормально для нового проекта, но вот только это была московская контора, которая писала новости Томска и всего федерального округа.
Однажды в какой-то столовой ко мне со спины подошел пожилой мужчина. Он стоял и
смотрел, как я ем, а затем спросил:
– Какой суп дают?
– Грибной, – ответил я и сразу же продолжил есть, чтобы меня не беспокоили.
– Вкусный?
– Да, хороший суп.
Он ещё немного постоял за моей спиной, видимо, ожидая, что я предложу ему суп или
что-то ещё.
– Сильно горячий? – спросил он.
– Нет, нормальный.
Я даже толком не смотрел на него, чтобы завершить нашу неловкую беседу как можно скорей, но чувствовал на себе его взгляд. Он был в серой куртке и теребил в руках кепку.
– А на второе что? Макароны?
– Да, с подливой.
После этого он ещё немного постоял и ушел. Мне было неловко, потому что интуитивно я догадывался, что ему что-то от меня надо, но у меня не было настроения с ним общаться или вникать в его проблемы. Я быстро доел суп и макароны, периодически оглядываясь по сторонам, не смотрит ли он
