опухшую физиономию, раздался ненавистный звонок в дверь. Я наскоро смыл пену и пошел открывать. На пороге стояла Галя.
– Я у тя вчера перчатки и шапку оставила, – заявила она, намереваясь войти.
Я почему-то непроизвольно загородил ей путь, тупо уставившись не нее, как на призрака.
– Ты че не один? – поинтересовалась Галя, удивляясь такой внезапной обороне. – Вид у тя какой-то странный.
– Не один, – признался я, – у меня вчерашний тип, с которым мы на Неве познакомились.
– Я, если честно, плохо помню, что вчера было, но перчатки и шапку, надеюсь, оставила у тебя, – говорила Галя, просачиваясь в комнату. – А где тип? – спросила она, обнаружив мастерскую совершенно пустой.
– Не знаю. Может, в туалет приперло, – предположил я шепотом, в глубине души крайне удивляясь такому повороту. Сложно было представить этого бритоголового Санту в моей уборной.
– А, вот они! – воскликнула радостная Галька, потрясая своей находкой. – А я уж думала опять похерила, и новые покупать придется. Ну ладно, я пошла, ты это, зови если че.
– Угу, – буркнул я, закрывая за ней дверь.
Таинственного благодетеля в уборной не оказалось, за мольбертом, шторой и планшетами тоже. И когда я уже начал подумывать об алкогольном делирии, мне на глаза попался изящно сервированный завтрак.
Мог ли я сам все это себе устроить? Исключено! Во-первых, это не в моем стиле, я бы просто нарубал ломтями палку «докторской» и накрошил в миску «российского» сыра, заварив кофе прямо в чашке. Во-вторых, я не имею не малейшего представления, где продаются халаты. Или теперь имею?
Отыскав кошелек, я судорожно пересчитал гнездящиеся в нем мятые купюры и понял, что не потратил за прошедшую ночь ни копейки. На что же мы тогда пили, пока шлялись по городу? Ведь я отчетливо помню, «Крымский погребок» и «Бехеревку», а потом еще какую-то приторную дрянь, ее особенно нахваливала прыщавая малолетка.
– Все чудесатей и чудесатей, – констатировал я, налив себе бодрящего напитка и отправляя в рот кусок ветчины.
Весь день я прослонялся по мастерской в бесплодных потугах осмыслить утреннее происшествие. Мне никак не давала покоя мысль о том, куда мог подеваться бритоголовый. Ну не в форточку же он сиганул, в самом деле? Вся моя мастерская – это крошечная прихожая, санузел и сама комната с двумя окнами, без какого-либо дополнительного выхода. Может, он ушел, как только я скрылся в душе? Но зачем?
Абсурдность ситуации, похмельное недомогание и ощущение, что я теряю связь с реальностью, сводили меня с ума. Я стал названивать Сене и Кире, в надежде разжиться новыми подробностями наших вчерашних похождений. Но, как выяснилось, события этой ночи, из их голов, как и из моей, странным образом выветрились.
Сеньку Кира нашел только ближе к обеду, у той самой девчонки, с которой они вчера познакомились. По словам Кирилла, она оказалась славная, отпаивала нашего героя-любовника рассолом, и если бы не прыщи – сошла бы за красавицу. Но вот беда – малолетка кроме Сени вообще никого не помнила, утверждала, что они вдвоем гуляли. Кире пришлось долго ее убеждать в том, что наша компания была немного больше чем ей помнится.
Выходит, гуляли мы хорошо, задорно, с размахом и чувством, можно сказать, но кроме этого общего ощущения у нас в памяти больше ничего не осталось. Я один помнил импровизированные сани из картонки, Аничков мост и его жеребцов с погонщиками, Невский и распевание песен на Итальянской. И уж конечно, ни у кого в памяти не остался лысый мужик, хотя прыщавую запомнили все.
Не в состоянии более продолжать мозговой штурм и, желая отвлечься от мыслей о бритоголовом, я набрал Галю.
– Спишь? – спросил я, когда в трубке раздалось усталое «ало»
– Нет, а че?
– Можешь приехать?
– Ну, могу, – не сразу ответила Галя, – сейчас что ли?
– Сейчас.
– А у тя пиво есть? – с надеждой спросила она больным голосом.
– Я куплю, ты только приезжай.
– Лады, уже выхожу.
Я спустился вниз, взять Гале пару бутылок пива, а себе минералку.
Первое что я испытал, выйдя на улицу – испуг. Набережная Фонтанки, на которую выходила моя мастерская, была неестественно пуста. Дома, укрытые белыми пуховиками снега, смотрели на меня пустыми распахнутыми окнами, ни в одном из них не было ни намека на движение. Замерло дыхание некогда шумного города, его неоновое сердцебиение потухло, обездвижелся сам воздух. Апогеем этого застывшего городского пейзажа был витающий пух снега, который мерно покачивался в воздухе, не собираясь падать на черный неживой асфальт.
Помимо не подчиняющихся закону тяготения снежинок, в воздухе витало еще нечто неосязаемое, но вполне ощутимое, что-то такое, за что в настоящий момент цеплялась и с треском рвалась ткань моей жизни.
Я облокотился о стену дома, она была теплой, а ее шероховатость показалась мне ужасно знакомой, даже какой-то родной, крафтовой [6] что ли? От дома исходили слабые импульсы, он дышал, и дыхание его было синхронно с моим собственным.
Не знаю, сколь долго длились эти электрические волнения, и были ли они реальными или лишь воображаемыми. В суетный мир меня вернула Галя. Шум машин, галдешь прохожих и возобновивший-таки свое движение снег, ворвались в мой зашторенный мирок, словно вьюга в распахнувшееся окно. Я тут же захлебнулся многоголосьем и беспрестанным миганием красного, желтого, белого. Все это закружило меня с такой силой, что я чуть было не грохнулся прямо на выходившего из своего новенького Space Gearа Женьку.
– Эй, – позвала меня Галя, – ты че тут стоишь, как истукан? Пива купил?
– Я за ним как раз вышел, – пробубнил я, озираясь.
– Ну, так пошли, пока не настал час трезвости.
Я безвольно кивнул и позволил Гале потащить меня в первый попавшийся магазин. Она набрала целый пакет какой-то хрустящей и звякающей чепухи, я расплатился, и мы наконец вернулись в мастерскую – мое маленькое надежное укрытие от реального гнусного мира. Хотя был ли он реален? У меня создалось впечатление, что границы моего вымышленного мирка грез, зиждущегося на полном и безоговорочном погружении в художественные фантазии, расширяются и уже выходят за стены мастерской.
Осушив первую бутылку пива, Галя сделалась весела и разговорчива, рассказывала мне о чем-то мало существенном, но, кажется весьма забавном. Несмотря на то, что я плохо улавливал смысл ее повести, хоть и старался сосредоточиться на разговоре, мне было спокойнее в ее присутствии. Ее осязаемость и шумность тонизировали реальность, пытавшуюся вот-вот застыть. Периодами мне казалось, я словно бы вываливаюсь из пространства собственного дома. Голос Гали становился вдруг далеким, а образ менялся до неузнаваемости. Но потом она брала меня за руку, и
