с самого начала не хотел называть корейца Колей, и он не пытался меня исправить. Кажется, даже рад был этому обстоятельству. — Я никогда не стану применять такую жуть, только в целях самообороны. Но от удара пальцем не откажусь. Хорошая профилактика для идиотов и нахалов.
— Тогда ступай на тренажеры, — нелогично ответил Куан и первый же направился к беговой дорожке. Пусть на улице дождь, но никто не отменял ежедневную пробежку. — Пятнадцать километров!
— Ну-ууу, мастер!
****
Уже месяц я живу вместе с наставником в одном из домов «Купеческого муравейника», что протянулся вдоль Хорошевского шоссе. Квартира, купленная на средства отца, предоставлена мне в безраздельное пользование. Теперь я хозяин ста с лишним квадратных метров на третьем этаже восьмиэтажного дома со стеклянной лоджией, выходящей на внутренний уютный двор, и симпатичным эркером, глядящим на гладкое полотно шоссе. Большая столовая, приличных размеров гостиная (можно танцы устраивать), три спальни, одна из которых принадлежит мне, другая — Куану. Две ванных комнаты чрезвычайно нас обрадовали. Не будем мешать друг другу. Про тренажерный зал я уже сказал.
На каждом этаже по две квартиры. Моим соседом по лестничной площадке стал купец Афанасьев со своим семейством: женой, двумя сыновьями десяти и двенадцати лет. Я уже узнал их имена. Сашка с Мироном здороваются со мной, когда сталкиваемся на лестнице, зовут в гости. Но больше всего мою неокрепшую душу напрягает Ксения — их сестра, моя ровесница. Строит глазки, пытается кокетничать…
Как только Борис Кузьмич — это так соседа зовут — узнал, кто заехал в пустующую квартиру, стал собирать обо мне информацию. Что за паренек, живущий с раскосым азиатом, где его родители? Ответ он вскоре получил от консьержа дяди Стефана, которому положено знать все о жильцах, и слегка успокоился. Легенда была подготовлена заранее агентской конторой, через которую действовал отец. Мелкопоместный сынок рода Волховских господина Афанасьева, видать, не прельщал в качестве будущего жениха своей дочери. Даже как воспитанник рода Булгаковых.
Слесарь домового кондоминимума повесил на дверь блестящую табличку с моим именем и фамилией, и теперь я официально вступил в права владельца. Хочу заметить — это важно. Почти весь дом — доходный, и многие жильцы просто снимают здесь жилье, которое не отличается роскошью, кроме тех, что расположены на первых четырех этажах. Так что в подъезде у нас живут всего восемь состоятельных человек с тугим кошельком, которые смогли себе позволить купить, а не арендовать квартиру.
Насчет себя похвастаться не могу, кошелек не столь тугой, чтобы разбрасываться деньгами, но банковский счет позволяет содержать жилье и на все остальное, что нужно молодому человеку, хватает.
Главное желание, чтобы Борис Кузьмич не узнал как можно дольше, что я младший княжич одного из богатейших аристократических Родов. Моему спокойствию придет окончательный конец. Придется отбиваться всеми видами оружия, включая самого Куана. Но это уже на крайний случай. Я же зверь какой, натравливать оборотня на милейших соседей.
Небольшая проблема возникла с Императорским лицеем. Мама, как и обещала, добилась аудиенции у императрицы. Анастасия Павловна сначала засомневалась, правильно ли поступают Мамоновы, оставляя сына одного в столице, но в итоге пообещала посодействовать быстрейшему переводу из Щукинской гимназии в лучший российский лицей.
Мне пришлось вместе с отцом съездить туда, чтобы показать товар лицом — то бишь себя — директору. Господин Разумовский хотел лично поговорить со мной после звонка от Ее Величества. Вопрос об учебе в его заведении был решен положительно из-за фамилии, которую я теперь носил. Мамоновы — очень серьезная фигура в дворянском обществе, и игнорировать такие «мелкие» просьбы от самой императрицы себе дороже. А как только Дмитрий Сергеевич узнал, что я тот самый молодой человек, выступавший в финале пилотов УПД против Великой княжны Лидии, он сразу же провел логическую цепочку от Лужников до Болотного. И вовремя замолчал, уловив предупреждающий взгляд отца.
Формальности были улажены, но к обучению в Императорском лицее «Чистые Пруды» я мог приступить только в ноябре. Все дело, как объяснил директор, в бюрократических мероприятиях, связанных с педагогическим и учащимся составами. Классы укомплектованы, финансовые сметы на жалование преподавателям утверждены, а появление нового ученика в разгар учебы потянет за собой их пересмотр.
Отец едва сдержался, чтобы не высказать все что думает о подобных проволочках. Разумовский с неподдельной грустью в глазах развел руками и пообещал как можно скорее уладить проблему.
— Врет и глазом не моргнет, — сказал отец, когда мы ехали домой. — Взял время для консультаций, боится неверный шаг сделать. Думаю, скоро сменишь место учебы.
И мне пришлось «сидеть на чемоданах» в ожидании разрешения на перевод. Октябрь заканчивался бесконечными унылыми дождями, разбавляемыми редкими солнечными днями, и холодными ветрами, сшибавшими с деревьев последние желтые листья. Так же грустно было на душе. Отношения с одноклассниками оставались на том же уровне, что и прежде, но уже чувствовалась стена, которая разделяла нас.
Словно я перестал существовать в их координатах времени, вот что это было такое.
Только от Светы Булгаковой, знавшей обо мне куда больше остальных, чувствовалась поддержка. Илана… Она стала отдаляться, закрылась в непробиваемый кокон, который я тщетно пытался расколоть, но пока не получалось. И с этим надо было что-то делать. Я не могу просто так уйти, не выяснив, в чем причина.
2
До гимназии меня теперь возил Куан, прекрасно справлявшийся не только с ролью телохранителя, но и весьма опытного водителя. Черный лакированный «Фаэтон» с никелированной решеткой и хищно вытянутым передним капотом, истинный «американец», был подарен отцу аляскинским компаньоном, а потом перешел ко мне в честь воссоединения с семьей.
Автомобиль вызвал фурор среди однокашников, да и у всей гимназии, что уж скромничать. Таких машин в Москве не было. Вернее, «иностранцы» бодро бегали по нашим дорогам, но именно из североамериканских штатов — ни одной. Теперь я как белая ворона в стае, мои перемещения можно легко отслеживать. Но честолюбие грело душу, чего уж скрывать.
Этот восьмицилиндровый седан — стилизованное под авто шестидесятых годов чудо, только с осовремененным дизайном — с мощностью сто восемьдесят «лошадок», с бронированными дверями и стеклами, визуализированными блестящими деталями на агрессивно вытянутом корпусе и сдвоенными фарами, сразу полюбился мне. Его мягкий рык приглушался великолепной изоляцией просторного салона, а в мягких, оббитых темно-зеленым плюшем сиденьях можно было утонуть и не чувствовать дискомфорта во время движения. Впервые сев в него, я по-настоящему ощутил, что моя жизнь изменилась, только в какую сторону — это еще предстояло узнать. Как меня примет молодая элита столицы? Останусь ли я для нее Викентием Волховским,
