судьбы. Сирота — как она для себя понимала — это уже не ты. Какой-то калека, из которого выдернули стержень. Муха с оторванными крыльями, что снова и снова тщится взлететь с подоконника, где её ждёт голодная смерть. Смерть мамы это самое и есть: вечный голод опустошённой души.
— Миш, повтори, — жалобно пробормотала она.
— Мамка умерла, — опустив голову, глухо пробубнил он и шмыгнул носом. — Вчера хоронили.
Двадцатишестилетний парень, казавшийся однокурсникам вполне взрослым мужиком.
— Господи! — взметнулась её рука к небритому помятому лицу и принялась гладить заросшую щёку: — Как же так?
Кудыкин накрыл её руку своей. Дёрнул губами в попытке улыбнуться.
— Миш, пойдём куда-нибудь, сядем, — попросила Маняша, стесняясь его порыва и осторожно отбирая руку. — Что-то у меня коленки размякли.
— Выпить хочешь? — спросил незатейливый представитель не слишком одухотворённой молодёжи.
Чем привык спасаться от всех бед, то и предложил. Весьма кстати, ибо Маняшу это привело в чувство. Она встрепенулась и цапнула его за руку: жёстко, требовательно.
— Выпить не хочу. Некогда. У нас с тобой зачёт.
— Так я ж… — растерянно заморгал Кудыкин светлыми длинными роскошными ресницами. — Не готовился.
— Войдём вместе, — командовала Маняша, утягивая его за собой. — Сунешь мне билет, я тебе всё напишу. На допы ты, конечно, не ответишь. Но зачёт получишь.
— Всё равно больше учиться не выйдет, — вяло отбивался он, тем не менее, переставляя ноги в нужном направлении. — Работать надо.
— Четвёртый курс закончить надо, — пыхтела, не сдаваясь, Маняша и тянула его, тянула за собой. — На пятый легче восстановиться, чем снова идти на четвёртый. И вообще! Не спорь. Что я с тобой, как с маленьким? Опоздаем. А у нас ещё куча дел.
Какие у них могут общие дела, Кудыкин не спросил. Прибавил шагу, крепко держась за свой слабый, но упорный буксир. Удивлённые взгляды тех, кто их знал, внучка своей бабушки игнорировала с непревзойдённой лёгкостью.
— Мэри, — заступив им дорогу, насмешливо поприветствовал её тот, кого хотелось видеть меньше всего. — Ты, как обычно полна сюрпризов. Завела себе ручного гамадрила?
Рядом с красивым, спортивным, наглым и богатеньким Лобачевским всегда какие-то подхалимы. Вьются вокруг, как рыбы-прилипалы вокруг кита. С жадностью бродячих собак заглядывают в глаза. Клянчат завистливыми взглядами: брось нам, брось кусочек своей красивой сладкой жизни.
— Наша Маша, как всегда, оригинальничает, — с насмешливой ленцой протянула очередная пассия Лобачевского.
Все, кроме него захмыкали. Кудыкин и вовсе посмурнел. Стоял перед шайкой жестоких холуёв, сжавшись и скалясь. Словно тощий ободранный волк, зажатый сворой откормленных псов.
— Лобачевский, ты всем хорош, — крепче сжав его руку, через силу улыбнулась Маняша их псарю. — Уж на тебе природа точно не отдохнула. Умный, смелый, умеешь принимать решения. Прирождённый лидер.
— Допустим, — посерьёзнел навязчивый собеседник. — Ты к чему это?
— К тому, Макс, что у тебя всего один недостаток. Догадываешься, какой?
— Я жесток? — с непритворным интересом уточнил он.
— Ты тиран, — всё так же вежливо поправила его Маняша и тихо потребовала: — Нагнись.
Честно говоря, не ожидала, что он пойдёт на это. Он пошёл. Шагнул вплотную и склонил голову, подставляя ухо.
— Макс, — как можно тише прошептала она, решившись на дико безумный шаг. — Я тебя ненавижу. Так же безгранично и безоглядно, как прежде любила. А сейчас могла бы убить.
Лобачевский чуть выгнул шею, глянул искоса прямо в глаза. Взгляд был острым, бьющим в упор, как выстрел.
— Значит, ты мой враг? — так же еле слышно, одними губами прошептал он.
Его дыхание отяжелело, стало горячим. В голосе ни издёвки, ни даже безобидной иронии.
— Не провоцируй меня, — попросила Маняша, не зная, что ещё сказать.
И без того сказано всё, что должно быть похоронено под грудой времени, пережитого в муках невозможной любви. К невозможному мужчине. Он пошёл на неё, оттирая подальше от чужих ушей — она попятилась, спасаясь от давящей близости своего мучителя.
— А, если я хочу тебя провоцировать? — на полном серьёзе заявил Лобачевский.
Или неожиданно талантливо сыграл — с ним ни в чём нельзя быть уверенной.
— Не провоцируй меня, — увязнув в трясине ядовитой безнадёги, повторила боровшаяся с ней трусиха. — Я от тебя смертельно устала. Дай пройти.
— Сейчас иди, — тоном человека, имеющего на неё права, разрешил он. — Но… наш разговор не закончен, — сверкнула в его серых глазах колкая ледяная искра. — Я, наконец, кое-что понял. А вот ты со своим высокоумием нет. Иди, — повторил Лобачевский, — помоги ему.
И отступил в сторону, сверля её душным обжигающим взглядом.
Что это с ним — озадаченно думала Маняша, поднимаясь под ручку с пленником на третий этаж. Чувствуя: выплеснула, и полегчало. Иногда не грех побыть безрассудной — если не обнажаться душой, с риском подставить её под удар. Интересно: она сегодня была безрассудной или просто идиоткой?
И что там с риском? Что имел в виду Лобачевский, когда сказал: помоги ему. Помоги Мишке? Она покосилась на покорно шаркавшего рядом Кудыкина. Обычно разбитного и невыносимо вульгарного. А теперь настолько потерянного, что терялась она сама.
Как же не очевидна порой истинная суть людей. Макс не шутил и не юродствовал: он искренне хотел, чтобы она помогла Мишке. Почему? Что ему до какого-то там Кудыкина? Их что-то связывает? Бабуля права: семь раз проверь, один раз ответь, кто перед тобой.
Нет, бросить сейчас убитого горем оболтуса невозможно — унимая дыхание, финишировала Маняша со своим прицепом у дверей аудитории. Как говорит бабуля: лучше геморрой, чем муки совести, ибо первый лечится.
Поскольку они опоздали, очередь на зачёт уже сформировалась. Ей-то без разницы, а вот Кудыкину здесь отираться полдня не с руки. Маняша усадила его на подоконник и решительно отволокла в сторонку старосту группы.
— Кать, пропусти нас с Кудыкиным первыми.
Та посмотрела на тощего страдальца, уткнувшего нос в землю, и спросила:
— Что с ним? На нём лица нет.
— У Мишки мама умерла.
— Кошмар, — неожиданно искренно расстроилась Катрин. — У них же двое малых.
— Каких малых? — не поняла Маняша, покосившись на Кудыкина.
Тот послушно давил подоконник, не слыша и не видя ничего вокруг.
— Не знаешь? — как-то недобро усмехнулась Катрин. — Ну да, зачем тебе?
— Мне сейчас не до твоих подколок! — неожиданно для себя самой, окрысилась Маняша. — Мне нужно сдать за него зачёт и…
— Прости, — легко пошла на попятный Катрин. — Я реально не по делу. Короче. У Мишки две младших сестрёнки. Погодки: пять лет и шесть.
— Такие маленькие? — поразилась Маняша. — У них что, двадцать лет разницы?
— Ну, у его матери было три мужа. Какая разница? — раздражённо прошипела Катрин. — В общем, иди к нему, а я всё устрою.
И устроила. Когда
