похлопотал. Ротами в моем батальоне командуют офицеры из унтеров, двое из которых произведены в чин после Бородинской битвы. Службу знают хорошо, но не хватает знаний. Один и вовсе неграмотный. Наличие толкового субалтерна[12], хотя бы одного в роте, лишним не будет.
– Благодарю, господин подполковник, – отвечаю Спешневу и поворачиваюсь к офицерам. – Представьтесь, господа. Начнем с вас, – указываю на правофлангового.
– Прапорщик Козлов!
– Имя, отчество?
– Иван Викторович.
– Полных лет?
– Семнадцать.
М-да…
– Вы? – указываю на следующего.
– Прапорщик Плетнев Георгий Матвеевич, – и тише: – Шестнадцать лет.
Они б еще из детского сада прислали… В солдаты берут рекрутов возрастом от 18 до 35 лет, а вот офицером можно стать и в 12 – это если ваш папа вельможа и ухитрился записать сына в полк ребенком. Я, однако, не предполагал, что детей станут отправлять на войну. Дальнейший опрос подтверждает подозрения: самому старшему из офицеров 18 лет. Подбородки и щеки прапорщиков явно не видели бритвы, зато румянца полно. И вот как с такими воевать?
– Кто из вас, господа, бывал в бою?
Молчат. Ясно.
– Как давно произведены в чин?
– Месяц назад, – отвечает ломким баском Козлов.
– Все?
– Так точно. Мы из одного полка, были унтерами.
Понятно. Обычный путь дворянских сыновей из небогатых семей, Спешев тоже так начинал. Три месяца в унтер-офицерах, после чего первый офицерский чин. Строю и ружейным приемам их обучили – и на том спасибо.
– Кто умеет ездить верхом, поднимите руки!
Ага, все. Для помещичьих детей это норма.
– Кто знает французский?
Глаза в пол. Никто. Ясно: бедному дворянину, особенно в провинции, не на что нанять учителя детям.
– Кто стрелял из штуцера?
Двое. Козлов и Плетнев. После колебания руку тянет коренастый прапорщик с пушком на верхней губе. Тутолмин его фамилия, если не ошибаюсь. Имя и отчество как у Брежнева – Леонид Ильич.
– Что так робко, господин прапорщик? Стреляли или нет?
– Пару раз, господин капитан. Батюшка штуцер сильно берег и не позволял мне брать. Обычно из ружья палил.
– И как?
– На пятьдесят шагов кабана валил одной пулей.
– Так вы у нас охотник?
– Так точно, господин капитан! Сызмальства.
– Кто еще?
Руки тянут Козлов и Плетнев. Ясно.
– Что ж, беру этих троих.
Это я Спешневу.
– Забирайте! – кивает он. – Сами определите, в какой роте кому служить. Подадите мне список.
– Слушаюсь! Разрешите идти?
– Идите.
Наедине мы с Семеном обходимся без официоза. Но сейчас нельзя – молодежь смотрит.
– За мной… – командую, чуть не сказав: «Малышня». – Господа.
В сенях прапорщики подхватывают с пола ранцы, привычно размещая их за спинами.
– Это все ваши вещи? – спрашиваю.
– Так точно, господин капитан! – отвечают нестройно.
Понятно. Беднота.
– Лошадей, как понимаю, нет?
В ответ смущенные улыбки. Глупый вопрос. Верховая лошадь стоит от ста рублей, и это самая неказистая. Вьючная подешевле, но у пацанов и столько нет. У прапорщика жалованье 125 рублей в год, да и эти деньги они увидят не скоро. Жалованье выдают трижды в год, я свое первое получил на днях.
– Дадим. Я не зря спрашивал об умении ездить верхом. У нас конный батальон.
– Как же так? – удивляется Козлов. Он, похоже, самый бойкий из троих. – Нам говорили, что служить будем в обычном егерском полку.
– Полк пехотный, но мой батальон конный. И артиллерия своя имеется. Пять пушек. Слыхали о таком?
Крутят головами. Да, учить их еще и учить.
– Голодны?
– Спасибо, нас накормили, – поспешил Козлов.
– Тогда идемте.
Отвожу пополнение к своей палатке, усаживаю на попону. Сам устраиваюсь на седле.
– Итак, господа. Вакансий у меня в батальоне много. Должности субалтерн-офицеров свободны все. Свободно место младшего офицера при командире батальона. Есть желающие его занять?
Молчат. Ясно: воевать рвутся.
– Что ж, пойдете субалтернами. Уведомляю, что ваши ротные командиры из унтеров. Один из солдатских детей, двое – из крепостных. Из последних один неграмотен. Вы, как понимаю, потомственные дворяне?
Кивают.
– Предупреждаю, что не потерплю пренебрежительного отношения и, тем более, насмешек в отношении ротных командиров. Они стали дворянами, получив чин, но, в отличие от вас, выслужили его кровью. Прошли не одно сражение, бились под Салтановкой, Смоленском и Бородино. Все отмечены знаком Военного ордена. Вам у них еще учиться и учиться. Понятно?
– Так точно, господин капитан! – подскакивает Козлов. – Не сомневайтесь. Мне батюшка, отправляя на службу, говорил: «Унтера слушаться, как отца родного!»
– Мудрый у вас батюшка. Офицер?
– Штабс-капитан. Вышел в отставку, получив ранение под Фридландом. Ногу там потерял.
– Геройский у вас отец. Садитесь, прапорщик.
Козлов, довольно улыбаясь, опускается на попону. Приятно, что отца похвалили.
– Вопросы есть?
– Почему вы спрашивали про штуцера? – интересуется Тутолмин.
– Вы будете из них стрелять.
Парни переглядываются.
– Офицеру не положено, – басит Плетнев и добавляет смущенно: – Вроде.
– В линейной пехоте не положено, но вы прибыли в егерский полк, причем особый батальон, – поднимаю к небу палец. – У нас все стреляют, и я в том числе. От ваших шпаг в бою толку мало. Пахом, подай штуцер! – командую денщику, который примостился в сторонке и греет уши. Любопытный.
Денщик ныряет в палатку и возвращается со штуцером в руках. Жестом показываю отдать его прапорам. Штуцер идет по рукам. Пацаны во все глаза разглядывают оружие: взводят курок, открывают полку, заглядывают в дуло. Оружие, впрочем, держат правильно, не направляя ствол на людей. Обучили.
– Красивый, – заключает Тутолмин, возвращая мне штуцер. – И легкий. На заказ делали?
– Трофей. Принадлежал польскому шеволежеру. Кавалерийская модель, у французов карабином называется. Обратили внимание, что крепления для штыка нет? Получите такие же. Офицеру штык ни чему.
– Жаль, что заряжать долго, – вздыхает Козлов. – Пока забьешь молотком пулю…
– Мы не забиваем, – улыбаюсь. – Пули у нас особенные, продолговатые. При выстреле ее распирает пороховыми газами и вдавливает в нарезы. Одно плохо: те быстро забиваются свинцом. Но есть ершики из медной проволоки для очистки. Наловчитесь. Зато бросил пулю в ствол, прижал шомполом – и пали. А теперь идемте к батальону, господа. Видите, уже построили? Представлю вас офицерам и нижним чинам. Осталось только распределить по ротам.
– Можно мне к командиру, который неграмотен? – вскакивает Тутолмин.
– Почему к нему? – удивляюсь.
– Научу его читать и писать, – выпаливает прапорщик. – У меня это хорошо получается, господин капитан, младших братьев учил. Отец хвалил.
Он краснеет. Ну, да, похвастался. Однако молодец.
– Похвально, Леонид Ильич. Постарайтесь научить. Неграмотные офицеры в батальоне не нужны. Пойдете в третью роту. Козлов – в первую, Плетнев – во вторую.
– Слушаемся, господин капитан! – отвечает пара, вскакивая.
Встаю и сам.
– А вы расскажете нам, господин капитан, за что орден получили? – влезает Тутолмин.
– Расскажу, – киваю. – Как-нибудь потом.
* * *
Поздним вечером юные офицеры лежали на
