целенаправленно шел к нему, а он угас; или знал смысл жизни и вдруг, этот смысл исчез, растворился в Пустоте, где нет опоры, а только бесконечное пространство без зримых форм и мыслимых образов…
Душа изнутри распиралась этим запредельным Ничто, словно семя, из которого стремительно и неизбежно произрастало Нечто невообразимо огромное и, в тоже время, продолжающее свое существование в иной ипостаси, чудной и пугающе непонятной в своем проявлении…
Это было невыносимо, хотелось всадить себе пулю в висок и прекратить этот кошмар, далекий от нашей зависимой привычности…
Вцепившись в лавку, Карапузов, в очередной раз, кое-как перетерпел это наваждение простым способом терпеливого приятия происходящего, как его учил. Чижик Потихоньку, щемящая тоска сошла на нет, вернее опять затаилась, и все стало на свои места.
Высоко над головой сияли звезды в своем относительном постоянстве и величии. Они мерцали, как алчные глазки невидимых существ, в своем желании жить вечно, и в своих различных сочетаниях влиять на судьбы глупых людей, одержимых тем же…
– Маль… чик!– протяжно прозвучало над самым лилипутским ухом.– Ты пэ-почему… не.. .и- ик!.. не в кроватке?..
Пахнуло тошнотворными спиртными парами, вперемешку с колбасой и килькой в томате. Карапузов оглянулся. Позади стоял, пошатываясь, небритый мужик в грязной кепке, напяленной по самые уши, и в мятой рубашке нараспашку.
–Ты бы шел, дяденька, куда шел! – ответил сурово лилипут, машинально нащупывая в рюкзаке «берету». Пришелец, с трудом удерживая равновесие, широким жестом вскинул руку с указующим перстом по направлению Карапузова и, едва не касаясь его морщинистого носа, сострадательно изрек:
– Твои роди… дители, ищут тебя… наверно… с ног сбились… и-ик!… а ты тут!…
В порыве всеохватного милосердия, подавшись вперед и фокусируя из последних сил взгляд из-под всклоченных бровей, он опрометчиво попытался встать в позу подбоченившегося воспитателя, со всей серьезностью ожидающего ответа, но, потеряв сбалансированную устойчивость, качнулся и с креном в 45 градусов шагнул далеко в сторону, пока не уткнулся плечом в детские качели. Обхватив металлическую стойку двумя руками, он выпрямился, как раненный боец, которому некуда отступать с родимой пяди земли…
– Ты … из какой… позвольте узнать… и-ик!.. квартиры?– пытливо и строго произнес он и стремительно сполз по трубе на землю, безвольно свесив голову на грудь.
– А где твои родители, человек?– риторически спросил киллер Карапузов, забрасывая за спину рюкзаки и переступая недвижное тело.
…Пусть бегут неуклюже
Пешеходы по лужам…
Фальшивым напевом пробурчал в ответ из-под шляпы, пьяный скиталец и утих, посапывая… Незадачливый лилипут оглядел страдальца-доброхота, которого наверняка ждет жена с чугунной сковородкой наготове и, как видно, этой ночью не дождется, натянул поглубже капюшон и пошел сквозь кусты чайных роз, в ночную темень. «Исполню заказ в следующий раз!»– подумал Шандор, шагая через дворы в съемную квартирку на Малой Бронной.
Глава 3. Дело особой важности
1
А ничего не подозревающий, Едренкин, отмахав сотни километров на черном «БМВ» в глухую деревушку Желябино, что в Тверской области, сидел в родительской избушке и ломал голову, как быть с юной заложницей. Его телохранители Рылов и Косой, среди белого дня, выкрали дочку Сусова и привезли прямо в офис. Босс чуть не убил их на месте за эту глупость. Хорошо еще, что девчонка была под эфирным наркозом. Пришлось бросить дела и везти ее в родную глушь, подальше от неприятности на свою голову. По правде, этот дерзкий шантаж Вован задумал давно. Оставалось за малым,– перевод всего состояния Сусова на оффшорный счет Едренкина в обмен на жизнь дочери. С учетом своего гиблого положения, чиновнику придется пойти на сделку и от этого он, наверняка, не обеднеет,– в его заначке еще останутся припасенные миллионы на черный день…
– Босс!– нарушил размышления Обмылка занудный Рылов.– Девчонка очухалась и хочет домой!..
– А где Косой?
– Сидит с ней и утешает…
– Колыбельную поет, что ли?..
– Не-е-т, сказку рассказывает, про Золушку…
– Детский сад, какой-то!– рассвирепел Едренкин.– Принеси из «бумера» пакет с продуктами. И не забудь «сникерсы» и «чупа-чупсы»! Капризного ребенка надо подсластить и все дела!..
– Понял!..– ответил Рылов и скрылся в дверях. Обмылок повертел в руках мобильник девочки и, сунув в карман пиджака, встал с шаткого стула. В мутном окне мерцали звезды, а с деревенского пруда раздавалось кваканье лягушек. Сверчки стрекотали им в унисон, исполняя сольную партитуру ночной симфонии в благодатной глухомани. Когда-то маленький Вован бегал босиком по этим местам, давил лупоглазых гадов ради забавы и даже не помышлял, что станет заниматься подсудным киднеппингом. «Чего только не натворишь в этой мерзкой жизни, лишь бы на пользу свою…»– подумал Едренкин в, набежавшем на миг, раскаянии, но, тут же, подавил в себе это жалостное чувство, когда вернулся телохранитель.
– Не доверяю я Косому!– сказал он Рылову.– Ты останься здесь и присмотри за девчонкой! А мы с ним вернемся в Москву. Будем созваниваться, если, что…
Тот как-то неохотно кивнул и пошел сменять напарника. Хозяин, дождавшись Рылова, пошел с ним через болотную топь, освещая фонариком прогнивший настил, – к месту, где была оставлена машина. Водитель Струков, по кличке Стручок, утомленный поездкой, крепко спал. Едренкин разбудил его и они тронулись в обратный путь.
2
Всю дорогу Вован проигрывал в уме дальнейшие события в разных вариантах и не находил в них иного выхода, как продолжить игру до победного конца…
На улице Фадеева он отпустил водителя и с долговязым телохранителем вошел в подъезд своего дома. Квартира занимала весь этаж в два подъезда. Прежние жильцы купились на большие деньги в то еще время, теперь же на эту смехотворную мелочь не снять и комнату в центре. Дома ни кого не было. Старший сын Иван постигал азы юриспруденции в Оксфорде, а младший, оболтус Степан, отдыхал от школьных мук и домашних нахлобучек в Лос-Анджелесе, в компании матери и ее подруги с дочерью.
– Косоротов, хочешь выпить? – небрежно предложил хозяин квартиры.
– Да, нет!– деликатно отказался долговязый.– На ночь не пью…
– А днем?
– Тем более! У меня от спиртного голова трещит по швам, и страшно дурной становлюсь…
– Тогда иди спать, а я посижу один…
Косой удалился в гостевую комнатушку. Напольные часы и множество других хронометров неравномерно, но звучно отсчитывали свои секунды. Эта комната, как и другие, походила на антикварную лавку, бессистемно заваленную ценными вещами, обиходным старьем и кустарными поделками. Устроившись в кресле стиля ампир, на котором, возможно, сиживал император Наполеон (хотя, где он только не опускал свою венценосную задницу), Едренкин налил "Джонни Уокера" в граненный хрусталь, до самого края, и залпом опрокинул в широкий рот.
