будем закрывать зимнюю навигацию…
И в это время его машина рванулась с места. Николай замер с раскрытым ртом.
Сначала машина откатилась назад, для разгона. Шоферы с удивлением уставились на нее, отступая на всякий случай с дороги. На месте остался один Кодкин. Его пассажир сидел за рулем. Николаю показалось, что он улыбается. Но это только показалось сквозь запотевшее стекло. Лицо незнакомца закаменело. Он переключил скорость, и машина рванулась вперед. Каким-то немыслимым рывком, когда машина проносилась мимо, Николай успел заскочить на подножку.
Машина мчалась по льду на предельной скорости. Лед под задними колесами крошился, всплескивала черная дымящаяся вода, ребром вставали и переворачивались острые нетолстые льдины. Но это было уже следом, на какую-то долю секунды следом. Поэтому машина мчалась вперед. Любая микроскопическая задержка, сбой — колесо бы проскользнуло, нога на газе дрогнула — машина бы ушла под воду. Но вот под колесами заскрипел снег, и машина, круто повернув к берегу и срезав половину сугроба, остановилась. Кодкин рванул дверку. Пассажир медленно повернулся к нему и посмотрел отсутствующим взглядом.
— Ну чего мне с тобой делать теперь? — спросил Николай сорвавшимся голосом.
Пассажир молча пожал плечами.
— Ты же, гад, говорил, что водить не умеешь!
— Не умею, — попытался улыбнуться пассажир, чуть растянув белые губы.
Николай втиснулся в кабину, бесцеремонно отодвинув пассажира от руля, и, положив голову на руль, несколько секунд сидел неподвижно. Потом, не поднимая головы, спросил:
— Тебя как зовут?
— Александр, — не сразу ответил пассажир. — Можно Саней. Саня Веселов. А насчет машины — ребята объясняли раза два по пьянке. Не получалось. Вернее, хреново получалось. А тут как-то вот… Сам не понимаю.
Кодкин поднял голову.
— Вот что, Веселов… Назад теперь — сам понимаешь. Вперед тоже неизвестно как. От остальных мы себя отрезали. Ты отрезал! Так что нас теперь раз-два — и никого больше. Понял?
Веселов кивнул.
— Раз-два, — повторил Кодкин. — Один я бы это дело бодал, а вдвоем, можно рискнуть. Понял? Поэтому что… До Старого доберемся, ночуем и — дальше. Если хотел там остаться, не получится. Пойдешь со мной, до прикола. На подмене. Не согласен — вылазь и чеши назад. Пока мужики не развернулись.
— А ты?
— Обо мне разговор, когда на месте будем.
Голос Николая был непривычно жестким, глаза смотрели пронзительно и хмуро.
— Согласен?
— Откуда я знаю, как у меня там повернется… — начал было Веселов.
— Тогда вылазь, — сказал Николай и, перегнувшись, открыл дверку со стороны Веселова.
Посвистывал ветер, гнал по льду полосы снега. Тяжелые облака переползали через острый гребень хребта. Как-то сразу потемнело, и все вокруг вылиняло до черно-белой бесцветности. Веселов, подумав, выпрыгнул в снег, завязнув в нем почти по колена. Выбравшись из сугроба, он, не оглядываясь, быстро зашагал вперед по полузанесенной колее. Шоферы, столпившись на дальнем конце наледи, посреди которой дымилась черная полынья, смотрели в их сторону. Кто-то из них что-то крикнул, но крик заглушил ветер и быстро приближающийся гул вертолета. Все подняли головы. Вертолет шел невысоко, точно следуя изгибам реки. На некоторое время он завис над застрявшей колонной, но потом, опустившись еще ниже, полетел вдоль реки. Высунувшись из кабины, Кодкин проводил его взглядом, посмотрел в сторону уходившего все дальше и дальше Веселова. Еще немного — и он скрылся за торосами. Кодкин сплюнул, пробормотал что-то неразборчивое и включил зажигание.
Машина не сразу выбралась из сугроба, долго буксовала на скользком льду. За это время Веселов ушел довольно далеко. Он сошел с колеи, пропуская машину. Кодкин проехал еще метров сто и остановился. Открыв дверцу, он подождал, когда подойдет Веселов. Тот, молча, забрался на свое место. Николай тоже ничего не сказал, резко переключил скорость и нажал на газ.
* * *
Винты вертолета подняли настоящую пургу. Сквозь пелену мечущегося снега были едва видны две фигуры, которые, сгибаясь, пятились к темной стене тайги. Вертолет завис на несколько мгновений, качнулся и, быстро поднимаясь, исчез за деревьями.
Проводив его взглядом, Зарубин повернулся к Пустовойту.
— Ближе никак?
Пустовойт, пытаясь сориентироваться, оглядел крохотную посадочную площадку.
— Давно не был. Река, кажется, там… Садиться на нее сейчас чистой воды самоубийство. Здесь — единственный вариант. Я тебя, между прочим, предупреждал. Сам теперь видишь — погодка уже не шепчет, а покрикивать начинает. Но ведь вам, Анатолий Николаевич, позарез приспичило. А приказ начальства — закон для подчиненного.
— Далеко?
— Километров пять. В дороге уточним. Нам они наверняка за десять покажутся. Половина по тайге, естественно, по полному бездорожью, половина по реке. И дай бог засветло добраться. Пока она окончательно не взбунтовалась.
— Постараемся успеть. К реке туда?
— Кажется. Двинули?
— Обязательно. И ещё… Вы, Борис Юрьевич, в отличие от меня не в первый раз в этих местах, запоминайте дорогу. Возвращаться, судя по всему, придется по старым следам.
— Думаете, придется?
— Обязательно. Вы сами говорили — единственный вариант.
— Я много чего говорил. Но этот вариант вы лично выбрали. Двинули?
Обойдя завал из занесенного снегом, вырубленного под площадку мелколесья, они вошли под сень огромных, вздрагивающих от порывов ветра елей и, то и дело проваливаясь по колена, а то и по пояс в снег, стали пробираться к реке.
— Хорошо, хоть сапоги уговорил надеть, — пробурчал в спину идущего впереди Зарубина Пустовойт. — В ботиночках по нашей тайге издевательство над природой.
* * *
Довольно отлогий берег, на котором располагался заброшенный после войны прииск, был весьма необычен для окружающих мест. Таких в этой гористой местности почти не встречалось. Длиной чуть меньше километра, шириной и того меньше. К реке прижат скалистым подножием сопки. С юга перекрыт лесистым уступом невысокого кряжа, а путь на север, если по реке, летом наглухо закрыт непроходимым порогом. Да и зимой, несмотря на здешние морозы, порог не всегда проходим. Слишком уж норовист здешний Угрюм, не всегда терпит присутствие человека. Продвижение сквозь себя почитает оскорблением и довольно часто огрызается некстати очнувшимися наледями и почти непроходимыми торосами. Трудно понять, как здесь прижились и несколько десятков лет довольно сносно существовали приисковики. Вдоль берега сначала наспех срубили десятка три домишек, явно не надеясь на длительное проживание. Ситуация типичная — выработается, мол, россыпь, и тогда ноги в руки — и подальше отсюда. Место пользовалось дурной славой за свою неудобицу и суровость, а в последующем заговорили и о некоем мистическом его ореоле. Золото здесь обнаружили перед самой Русско-японской войной, когда оно в силу нелегких для государства военных и прочих обстоятельств понадобилось буквально позарез. А золото открылось неплохое. Тогда и обосновался прииск, приносивший своим хозяевам немалую прибыль.
