вот нет, разбежались все.
— Что правда, то правда, — сказал Караваев. — Молодежь вся в город норовит, не хочет на земле хозяйствовать.
— И то, одни мальцы сопливые остались, — поддержал дед Савелий.
— А туда же, не моги и слова поперек сказать, он тебе и комбайнер, и тракторист. По нонешним временам — фигура.
— Фигура, да дура, — перебил Караваев. — Водку жрать научились, а мужик кроме этого никакой. Прошлый раз Васька Коршунов просит: «Дядь Иван, дай трояк до завтра». А в гости зайдешь, у бабы рубль просит, чтобы бутылку купить. Мужик, ядри твою в корень!
— А вот гляди у меня! — Караваев вытащил из бокового кармана пиджака пачку замусоленных десяток.
Видал? То-то! Приди ты, к примеру, ко мне — напою и накормлю.
— Так оно так, — поддакнул дед Савелий. — Дочка — вот тоже с зятем. Не батьке помочь, а с батьки. А у меня уж ноги не ходят хозяйствовать… Сад пропадает. Картошку насилу выкопал, дай бог тебе здоровья, Иван, помог. А то: картошки дай, мясца дай, а приехать, вишь, занятые.
— Картошки, мясца! — передразнил Караваев. — А тыщу не хошь? Мой Колька прикатил летом: «Тыщу дай, мотоцикл Ковровец хочу купить».
Он вдруг по-собачьи ощерился:
— Накось, выкуси! Десять не хошь? Заработай, гад ты этакий!.. Так ты знаешь, что он сказал? Я, говорит, когда-нибудь придушу тебя, батя. Ты понял, нет? За тыщу, батьку родного!
Караваев разнервничался, руки дрожали и дергалось веко.
— Родителей не почитают, старых не признают. Куды — ы! Слова не скажи поперек. Щас — в морду, а то ножиком норовит, — пожаловался дед Савелий.
— Во-во! Осатанели совсем. Я, говорит, дед, пашу, на мне колхоз держится, — передразнил кого-то Караваев.
— Это пока в Армию пойдет. А там, прощай колхоз, — заметил дед Савелий. — Так что, девоньки, женихов в городе ищите. Нашенские-то ненадежные теперь.
— Так ваши-то, которые ненадежные, у нас в городе все, — заметила Таня, а Света Новикова добавила:
— Разбирайтесь теперь, какие ваши, какие наши. Одинаково водку пьют.
— За кого ж замуж выходить будете? — поинтересовался дед Савелий.
— Что ж, совсем трезвых что-ли не осталось? — обиделся за ребят Слава Сорокин, третьекурсник с французского отделения.
— Верно, хороших-то больше. Это пьяницы нам только чаще примечаются, потому как, хороший — дело обыкновенное, а пьяница — вроде бельмо на глазу, — утешил девушек дед Савелий…
Девушек пригласили к столу, но они застеснялись и поспешили уйти, выдав истинную причину своего прихода. Вчера приходили «женихи» из местных, орали частушки под окном, ругались матом, грохали кулаками в дверь и звали на «матаню».
Мы поужинали, потеснив к краю стола хозяина с его приятелем, и стали собираться в клуб, где разместились наши девушки, а Савелий и Караваев все еще сидели за столом, злобствовали непонятно на что и попутно ругали за нерадивость председателя: скотина, мол, в коровнике по колено в навозной жиже, а техника сплошь и рядом под открытым небом. И мы долго еще слышали задиристый тенорок деда Савелия и недовольный рык Караваева.
Клуб не отапливался, и девушки мерзли. Спали вповалку на соломе.
Не успели мы войти и завести «светский» разговор, рассевшись по лавкам вдоль стены, как заявились «женихи». Вокруг старших, как это водится, терлась мелюзга. Старшие — в шляпах, один даже в темных очках, несмотря на сумерки. Он, перегнувшись от тяжести на одну сторону, держал детекторный приемник, через динамик которого со скрипом и скрежетом пробивалась какая-то песня. Выглядели «женихи», прямо сказать, не «комильфо» и, конечно же, девушки не принимали их всерьез. Но когда они облепили окна и потребовали: «Девки, выходи на танцы!», стало не до смеха.
А тут еще Алинку Сомову черти за язык дернули. Она подскочила к окну и крикнула:
— Сначала умойтесь, хухрики!
И тут же пожалела. «Женихи» начали ломиться в дверь, колотить палками по рамам. Слава Сорокин, Алексей Струков, Юрка Богданов и я вышли на крыльцо. Струков попытался образумить ребят, но слова на них не действовали. Деревенские видели, что их побаиваются, и еще больше наглели: улюлюкали, свистели, а малышня подстрекательски крутилась у ног.
Неожиданно один из деревенских, невысокий худощавый с лихо сдвинутой набок кепочкой, из-под которой торчал рыжий чуб, вынул финку и пошел на нас. Слава замолчал на полуслове, все напряглись; притихли и деревенские. Когда я поймал взгляд рыжего, меня вдруг словно что-то подтолкнуло ему навстречу. Я не отводил своего взгляда от его глаз, бессознательно мысленно приказывая отдать мне нож. И рыжий, будто споткнулся обо что-то, встал как вкопанный, серые глаза его потухли, а выражение лица изменилось на покорно безразличное, и он протянул мне нож, который я спокойно взял. Похоже, что ни наши, ни деревенские ничего не поняли. Наши молчали, а деревенские с удивлением смотрели на своего товарища.
В это время появились старший колхозного десанта преподаватель латинского и языкознания Юрий Владимирович Зыцерь и председатель профкома института. Жили они на другом конце деревни и пришли посмотреть, как люди устроились. Разобравшись в обстановке, Юрий Владимирович действовал решительно и смело пошел в сторону на деревенских. Выглядел он внушительно, и деревенские, почувствовав в нем начальника, отошли подальше и стали ждать, что будет дальше. Наш старший остановился и спокойно сказал:
— Я бегать за вами не стану. Но учтите, если кого-нибудь увижу здесь через десять минут, пеняйте на себя.
— А что ты сделаешь? — нагло спросил высокий парень с лохматой гривой волос.
— По крайней мере, с тобой поговорю в райотделе милиции, это я тебе обещаю. Физиономия твоя мне хорошо знакома: утром стоишь со своим ЗИЛом у правления. Фамилию мне узнать нетрудно… Вон того тракториста тоже найду, — пообещал Зыцерь.
Деревенские притихли и видно, что струсили, но отступить сразу и этим признать поражение не могли. И когда наш старший вместе с предпрофкома, убедившись, что девушкам ничего не угрожает, ушли, бузотеры еще некоторое время петушились, выкрикивали матерные частушки, но к клубу не подходили. Потом все стихло, и все решили, что деревенские ушли.
— Тоже мне, мужики! — сказала Алина Сомова. — С малолетками не справились. Если бы не Юрий Владимирович…
Она не договорила. Звякнуло и разлетелось стекло, и в клуб влетел камень.
Мы, будто заглаживая свою вину, бросились на улицу. Раздался топот, свист, и на улице никого не осталось.
Только мы вернулись в клуб, как в разбитое окно просунулась физиономия в шляпе и сказала:
— Погоди, щас Васька трактор подгонит. Весь клуб к ядрёне фене разворотит.
После этого все стихло, но мы до ночи сидели в клубе, пытаясь успокоить девушек, так как они боялись ложится спать. Да и