Том произнес это зловещее предсказание с глубокомысленным и напыщенным видом. Он сам этому не верил, но его слова настолько соответствовали моим неприятным мыслям, что я прореагировал так, как реагируют все отцы.
– Чепуха!
– Ты так думаешь? – отозвался Том. – Вспомни Томпсон и Байуотерса.[5]Вспомни Рэттенбери и Стоунера.[6]Вспомни… ну, их наверняка более чем достаточно. Замужняя женщина средних лет влюбляется в молодого парня.
– Кто ты такой, чтобы рассуждать о молодых парнях? Тебе всего тридцать пять.
– И что они делают? – продолжал Том. – Стараются добиться развода? Как бы не так! Они теряют голову и убивают мужа. Так происходит в девяти случаях из десяти, но не спрашивай меня почему.
«Поговори с одним из них, мой мальчик, – подумал я, – и ты увидишь, как у него напряжены нервы, путаются мысли и теряется самоконтроль. Тогда ты, возможно, поймешь».
– Но я больше не могу стоять здесь и болтать, – заявил Том, подбирая саквояж. Он был высоким, широкоплечим и рыжеватым, как я в его возрасте. – У меня интересный случай неподалеку от Эксмура.
– Должно быть, нечто особенное, если ты называешь это интересным.
Том усмехнулся:
– Я говорю не о болезни, а о человеке – старике по имени сэр Генри Мерривейл. Он остановился у Пола Феррарса в Ридд-Фарм.
– Ну и что с ним стряслось?
– Сломал большой палец ноги. Стоит поехать туда, чтобы услышать его лексикон. Я собираюсь продержать старика в инвалидной коляске шесть недель. Но если тебя интересуют последние эскапады миссис Уэйнрайт…
– Интересуют.
– Ладно, попробую осторожно расспросить Пола Феррарса. Он должен хорошо ее знать, так как писал около года тому назад ее портрет.
Но я счел это неэтичным и прочитал Тому лекцию на соответствующую тему. В результате мне пришлось ждать больше месяца, в течение которого люди были не в состоянии разговаривать почти ни о чем, кроме Адольфа Гитлера. Я узнал, что Барри Салливан вернулся в Лондон. Однажды я поехал на автомобиле повидать Риту и Алека, но мне сказали, что они в Майнхеде. И наконец пасмурным субботним утром я встретил Алека.
Каждый был бы потрясен при виде происшедшей с ним перемены. Я столкнулся с ним на дороге среди скал между Линкомом и «Мон Репо». Он брел медленно и без всякой цели, заложив руки за спину и покачивая из стороны в сторону головой. Шляпы на нем не было – ветер ерошил его редкие седеющие волосы и развевал полы пальто из шерсти альпаки.
Несмотря на низкий рост, Алек Уэйнрайт был широкоплечим. Теперь же он словно съежился. Его квадратное и грубоватое, но добродушное лицо и серые глаза под густыми бровями казались утратившими всякое выражение, а веки слегка подергивались.
Алек был пьян и шагал как во сне. Мне пришлось окликнуть его.
– Доктор Кроксли! – отозвался он, прочистив горло. Его взгляд слегка прояснился. Для Алека я не был ни доктором Люком, ни, тем более, просто Люком – он предпочитал формальное обращение. – Рад вас видеть. Я собирался навестить вас, но…
Алек сделал неопределенный жест, как будто не мог вспомнить причину.
– Подойдите сюда. Сядьте на эту скамейку.
Дул сильный ветер, и я посоветовал Алеку прикрыть голову. Достав из кармана старую суконную шапку, он нахлобучил ее и сел рядом со мной, удрученно покачивая головой.
– Они не понимают, – бормотал Алек. – Они не понимают!
Я оглядывался по сторонам, пока не понял, что он имеет в виду.
– Гитлер приближается. Он будет здесь со дня на день. У него войска, у него самолеты, у него все. Но когда я говорю это в пабе, мне отвечают: «Ради бога, заткнитесь! Неужели нам и без вас недостаточно бед?»
Алек откинулся назад, сложив на животе короткие руки.
– Знаете, в каком-то смысле они правы. Но они не понимают. Смотрите! – На сей раз он вынул из кармана мятую газету. – Видели эту статью?
– Какую статью?
– Не важно. Лайнер «Вашингтон» направляется в Голуэй забрать американцев, которые хотят вернуться в Штаты. Американское посольство предупреждает, что это их последний шанс. Что это означает, если не вторжение? Неужели им это не ясно?
Алек умолк, но мне почудилась в его словах внезапная надежда.
– Кстати, об американцах… – начал я.
– Да, я вспомнил, что хотел вам рассказать. – Алек потер лоб. – Это о молодом Барри Салливане. Симпатичный парень. Не знаю, встречали ли вы его.
– Он тоже возвращается на «Вашингтоне»?
Алек быстро заморгал, суетливо жестикулируя:
– Нет-нет! Я этого не говорил. Барри не возвращается в Америку. Напротив, он снова гостит у нас – приехал вчера вечером.
Думаю, в этот момент я ощутил уверенность, что мы приближаемся к катастрофе.
– Я хотел спросить, – продолжал Алек, тщетно пытаясь изобразить радушие. – Как насчет того, чтобы прийти к нам вечером сыграть в картишки? Как в старые дни, а?
– С величайшим удовольствием. Но…
– Я собирался пригласить Молли Грейндж – знаете, дочку адвоката. Молодому Барри она, кажется, приглянулась, и я несколько раз звал ее, когда он гостил у нас. – Алек неуверенно улыбнулся. – Я даже подумывал пригласить Пола Феррарса, художника из Ридд-Фарм, и его гостя, а может быть, Агнес Дойл. Тогда нас бы набралось на два стола.
– Как хотите.
– Но Молли вроде бы на этот уик-энд не приедет домой из Барнстейпла. К тому же Рита считает, что вчетвером нам будет уютнее. У горничной свободный вечер, и с толпой гостей было бы нелегко управиться.
– Конечно.
Алек посмотрел на море, слегка сдвинув брови. Его настойчивое стремление всех удовлетворить, несмотря на собственные тревоги, выглядело довольно жалким.
– Мы должны чаще устраивать приемы. Надо приглашать молодежь. Я понимаю, что Рите скучно. И она говорит, что я опускаюсь…
– Это верно. Если вы не перестанете пить…
– Дорогой мой! – воскликнул Алек обиженным и удивленным тоном. – Вы хотите сказать, что я пьян?
– Нет. Не сейчас. Но вы выпиваете пинту виски каждый вечер перед сном, и если не прекратите это делать…
Алек снова уставился на море и откашлялся. Его голос будто бы изменился – теперь он произносил слова более отчетливо.
– Это было нелегко.
