– Сильный удар в правый висок, – жизнерадостно объявил он, – вызвавший разрыв сонной артерии. Удостоверения личности нет, денег нет, раздет до нижнего белья. Это снова Вокзальный Потрошитель. – Произнося эти слова, Эдвардс продолжал черкать в своей книжке,
– «Вокзальный Потрошитель»! Вам бы в журналисты податься, – проворчал Хильер, с отвращением глядя на весельчака.
– Речь идет о покойнике с вокзала Ватерлоо? – уточнил Уэбберли.
Судя по лицу Эдвардса, патологоанатом явно прикидывал, не ввязаться ли ему в дискуссию с Хильером – уж очень ему хотелось отстоять свое право давать серийным убийцам какое-нибудь прозвище; однако, поразмыслив, он отказался от этой идеи, утер пот со лба рукавом грязно-белого халата и обернулся к своему непосредственному начальнику.
– Ага, Ватерлоо. Это уже одиннадцатый, а мы еще с Воксхоллом не разобрались. Характерный почерк Потрошителя в обоих случаях. Бродяги. Ногти сломаны, сами грязные, волосы нестриженые, даже вши имеются. Пока только тот тип с вокзала Кингз-Кросс не вписывается в картину, и уж намучились мы с ним за последнюю неделю. Удостоверения нет, об исчезновении никто не заявлял. Не знаю, когда нам удастся установить его личность. – Почесав голову концом ручки, Эдвардс радушно предложил: – Хотите взглянуть на снимки с Ватерлоо? Я вам принес.
Уэбберли махнул рукой в сторону стены, на которой красовались изображения двенадцати жертв маньяка. Все они были убиты одним и тем же способом на вокзалах Лондона и на пригородных станциях. Вместе со случаем на вокзале Ватерлоо насчитывалось уже тринадцать убийств за пять недель. Газеты истошно голосили, требуя немедленного ареста Потрошителя, а Эдвардс, словно его это ничуть не касалось, насвистывал сквозь зубы песенку, разыскивая на захламленном столе Уэбберли булавку, чтобы прикрепить к стенду фотографии новой жертвы.
– Неплохо вышло. – Отступив на шаг, он полюбовался своей работой. – По кусочкам сшил беднягу.
– Господи! – не выдержал наконец Хильер. – Ты не человек, ты – гиена! Хоть бы свой грязный халат оставлял в лаборатории, когда поднимаешься к нам на этаж. У нас тут и женщины работают, знаешь ли!
Эдвардс скроил мину, долженствовавшую изобразить почтительное внимание к словам начальства, однако его проворные глазки иронически ощупали фигуру старшего суперинтенданта, задержавшись на мясистом загривке, выпиравшем из воротника, и на пышной шевелюре, которую Хильер подчас именовал своей гривой. Пожав плечами, патологоанатом подмигнул Уэбберли.
– Шеф у нас настоящий джентльмен, – проворчал он, выходя из кабинета.
– Черт бы его побрал! – рявкнул Хильер, когда за врачом захлопнулась дверь.
Уэбберли расхохотался.
– Глотни хереса, Дэвид, – посоветовал он. – Бар у тебя за спиной. Всем нам неохота торчать тут в субботу.
После двух рюмочек хереса Хильер уже не злился на патологоанатома. Присоединившись к Уэбберли, он печально созерцал фотографии, развешанные на стене кабинета.
– Поди разберись, – угрюмо бормотал он, – Виктория, Кингз-Кросс, Ватерлоо, Ливерпуль, Блэкфрайерс, Пэддингтон. Черт его дери, хоть бы он алфавитный порядок соблюдал, что ли.
– Да, маньякам часто недостает аккуратности, – посочувствовал Уэбберли.
– Имена пяти жертв до сих пор даже не установлены, – сокрушался Хильер.
У всех украдены удостоверения личности, деньги и верхняя одежда. Если нет ничего подходящего в заявлениях об исчезнувших людях, приходится опознавать их по отпечаткам пальцев, а это, сам знаешь, быстро не делается. Мы стараемся как можем.
Хильер повернулся лицом к приятелю. Одно он знал точно – Малькольм всегда делает все, что в его силах, а когда настанет пора подсчитывать очки, он скромно отойдет в сторону.
– Извини. Я чересчур суетился?
– Есть малость.
– Как всегда. Так что там опять у Ниса с Керриджем? Из-за чего сыр-бор на этот раз?
Уэбберли бросил взгляд на часы.
– У них там в Йоркшире очередное убийство. Они снова не сошлись во мнениях и направили к нам гонца со всеми бумагами. Знаешь кого? Священника.
– Священника? Господи, это еще почему? Уэбберли только плечами пожал.
– Видишь ли, это единственный человек, которому доверяют и Нис, и Керридж.
– Но какое он имеет отношение к делу?
– Похоже, это он первым наткнулся на труп.
2
Хильер отошел к окну. Послеполуденное солнце ударило ему в лицо, резко подчеркнув и морщины, красноречиво говорившие о многих бессонных ночах, и оплывшие розовые щеки, столь же красноречиво свидетельствовавшие об избытке жирной пищи и хорошей выпивки.
– Да уж, такого еще не бывало. Керридж что, совсем умом тронулся?
– Нис твердит об этом вот уже несколько лет.
– Но посылать к нам свидетеля, нашедшего тело, человека, не имеющего никакого отношения к полиции! О чем он только думает?
– И Нис, и Керридж уверены в его абсолютной честности. – Уэбберли снова нетерпеливо взглянул на часы. – Он скоро к нам явится. Поэтому-то я тебя и позвал.
– Выслушать рассказ священника? Да мне-то зачем его слушать?
Уэбберли медленно покачал головой. Теперь нельзя горячиться, чтобы не насторожить Хильера.
– Дело не в самой истории. У меня есть план.
– Я тебя слушаю.
Хильер вернулся к бару за очередным глотком хереса. Выразительно махнул бутылкой в сторону Уэбберли, но тот только головой помотал. Вернувшись к своему креслу, Хильер устроился поудобнее, закинув ногу на ногу, стараясь, однако, не смять острую, как бритва, стрелку на великолепных и весьма недешевых брюках,
– Итак? – поторопил он.
Уэбберли упорно смотрел на груду папок, скопившихся на его столе.
– Я бы хотел послать туда Линли, – пробормотал он.
Хильер иронически изогнул бровь.
– Линли против Ниса – матч-реванш? Тебе мало прежних неприятностей, Малькольм? К тому же у Линли на эти выходные отгул.
– Это мы уладим. – Уэбберли замялся, нерешительно поглядывая на Хильера. – Ты бы мог мне помочь, Дэвид, – вымолвил он наконец.
Хильер усмехнулся:
– Извини. Хотелось посмотреть, как ты попытаешься заступиться за нее.
– Чтоб тебя, – беззлобно ругнулся Уэбберли. – Ты же меня знаешь.
– Я знаю одно – ты чересчур добр, себе же во вред. Послушай, Малькольм, ты сам направил Хейверс в патрульные – пусть она там и остается.
Уэбберли вздрогнул и, чтобы скрыть смущение, притворился, будто пытается прихлопнуть назойливую муху.
– Меня совесть гложет.
