И с радостью, для женской души вечно новой, жена коннетабля убедилась в могуществе своего великолепного взгляда по безмолвному ответу рыцаря. Яркий румянец, вспыхнувший на его щеках, был красноречивее самых превосходных речей греческих и римских ораторов, и не удивительно, что графиня с удовольствием заметила его и отлично все поняла.
Желая удостовериться, что сие не было случайной игрой природы, она решила испытать, как далеко простирается магическая сила ее взоров. Раз тридцать обжигала она поклонника пламенем глаз своих и окончательно уверилась в том, что рыцарь храбро умрет за нее. Мысль эта столь сильно ее взволновала, что посреди молитв ею трижды овладевало желание подарить ему разом все доступные человеку наслаждения, обратив их в единый фонтан любви, дабы ей никогда не могли бросить упрека в том, что она не только отняла жизнь у бедного рыцаря, но и лишила его блаженства.
Когда священнослужитель, оборотясь лицом к своей раззолоченной пастве, провозгласил: «Изыдите с миром», — жена коннетабля направилась к выходу из храма с той стороны, где стоял у колонны ее обожатель, прошла мимо него и метнула пламенный взгляд, повелевавший ему следовать за нею; затем, желая подтвердить, что он правильно толкует и понимает значение еле заметного ее зова, хитрая женщина, уже миновав колонну, чуть-чуть обернулась, как бы вновь подзывая его. Она приметила, что юноша подался со своего места, но из скромности не осмеливается идти за нею; однако ж от последнего ее знака он осмелел и, уже не боясь показаться дерзким, присоединился к свите графини, двигаясь бесшумно и осторожно, как невинный юнец, с опаской вступающий в одно из тех соблазнительных мест, кои зовутся злачными. И шел ли он позади или впереди, справа или слева, жена коннетабля не переставала бросать ему огненные взоры, дабы вернее заманить его и привлечь к себе; она была подобна рыболову, который, приподымая тихонько леску, пробует, клюет ли рыбка. Короче говоря, графиня искусно выполняла ремесло распутных девиц, когда они трудятся, не жалея сил, чтобы подвести святую воду к своим мельницам, и, глядя на нее, вы могли бы сказать: «До чего похожи на потаскух высокородные дамы!»
Перед входом в замок графиня с минуту поколебалась, затем снова обернулась к несчастному рыцарю, как бы приглашая его следовать за собой, и стрельнула в него таким сатанинским взглядом, что он тотчас же ринулся к владычице своего сердца, поняв, что она призывает его к себе. Тут графиня подала ему руку, и они оба, дрожа и волнуясь по причинам совсем различным, очутились внутри замка. В тот роковой час в г-же д'Арминьяк заговорила совесть, ей стало стыдно, что она прибегает к столь низким уловкам, посылая человека на смерть, и намеревается изменить Савуази, чтобы вернее спасти его, но известно, что малые укоры совести, равно как и великие, хромают на обе ноги и оттого всегда приходят с опозданием. Видя, что на карту поставлено все, жена коннетабля крепко оперлась на руку своего обожателя и сказала:
— Пойдемте скорей в мою опочивальню, нам надо поговорить...
Он же, не ведая, что вскоре ему предстоит расстаться с жизнью, онемел и не мог ответить ни слова, задыхаясь от предвкушения близкого счастья.
Когда прачка увидела прекрасного рыцаря, коего столь быстро поймала ее госпожа, она подумала: «Ну и ловко обделывают такие дела придворные дамы!» И она отвесила опрометчивому воздыхателю низкий поклон, не то насмешливый, не то почтительный, каким мы удостаиваем храбреца, готового умереть из-за ничтожной безделицы.
— Пикарда, — молвила жена коннетабля, притянув к себе прачку за юбку, — у меня не хватает силы признаться, чем собираюсь я заплатить ему за безмолвную его любовь и благородное доверие к женской честности...
— Ах, сударыня, да к чему же и говорить ему об этом? Порадуйте его, а потом выпустите через потайную дверь. Сколько мужчин умирает на войне из-за пустяков! Так почему бы такому прекрасному рыцарю не умереть ради ваших милостей! А для вас я мигом раздобуду другого, коли захотите утешиться.
— Подожди! Я ему все расскажу, — воскликнула графиня, — пусть это будет мне наказанием за мой грех...
Полагая, что дама его сердца потихоньку отдает своей служанке какие-нибудь тайные распоряжения, дабы ничто не могло помешать обещанной ему беседе, влюбленный рыцарь скромно держался в отдалении и, взирая на потолок, считал мух. Про себя он все же дивился смелости графини, но, как сделал бы даже горбун на его месте, находил сотни разных причин для ее оправдания и, разумеется, почитал себя вполне достойным страсти, толкнувшей красавицу на столь безумный поступок. От сих приятных размышлений его оторвала жена коннетабля, отворив дверь в свою спальню и пригласив рыцаря войти. Здесь эта властительная особа вдруг сбросила с себя все величие и, превратясь в простую женщину, упала к ногам юноши.
— Увы, дорогой рыцарь, — сказала она, — велика вина моя перед вами! Знайте, что при выходе из этого дома вас ожидает смерть... Безумная любовь, которую я питаю к другому, ослепила меня, вы не можете заменить его в моем сердце, но вы должны встать на его место перед лицом его убийц. Спасите мое счастье, умоляю вас!
— О! — отвечал Буа-Буредон, затаив в глубине души мрачное отчаяние. — Я полон признательности к вам за то, что вы располагаете мною, как своей собственностью. Я люблю вас, так люблю, что был бы готов, подобно женщине, дарить вам вседневно то, что можно отдать лишь раз... Возьмите же мою жизнь!
И, говоря это, несчастный рыцарь, не отрываясь, смотрел на графиню, словно хотел на нее наглядеться за все долгие дни, которые он мог бы ее созерцать, ежели бы остался жив. Услыхав его смелую, пылкую речь, графиня вскочила:
— Ах, если б не было Савуази, как я любила бы тебя!
— Увы, судьба моя свершилась, — ответил Буа-Буредон. — Мой гороскоп предсказал мне, что я умру из-за любви к знатной даме. О боже! — воскликнул он, сжимая рукоять шпаги. — Я дорого продам свою жизнь, но рад буду умереть с мыслью, что кончина моя оградит счастье той, которую я люблю. Я умру, но что из этого! Я останусь жить в вашей памяти...
Жену коннетабля восхитил решительный жест и дышавший отвагою облик юноши, и сердце ее воспылало любовью. Вскоре, однако, она почувствовала себя задетой за живое тем, что он, видимо, думал расстаться с ней, не потребовав от нее даже самого скромного знака благосклонности.
— Подойдите, дайте мне вооружить вас! — молвила она, открывая ему объятия.
— О повелительница моя! — промолвил юноша, и слезы увлажнили его пламенный взор. — Или вы желаете сделать для меня невозможной смерть, подарив мне бесценное сокровище жизни?
— Подожди! — воскликнула она, покоренная его жаркой любовью. — Не знаю, что нас ждет, но сейчас приди ко мне! А там, — пусть мы все погибнем у потайного хода!
Единым пламенем зажглись их сердца, единые волшебные созвучья наполнили слух, и, сжимая друг друга в объятиях, в бреду той сладостной лихорадки, которая, надеюсь, вам известна, они забыли обо всех опасностях, подстерегавших Савуази и их самих, забыли о коннетабле, о смерти, о жизни, обо всем на свете.
