Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
подвела к поэту своего маленького внука (К. Ф. Опочинина). «Его заставили, — пишет Жуковский, — читать мне Светьяну, он сперва упирался, потом зачитал и наконец уж и унять его было нельзя» [341, 14] (курсив Жуковского. — Е. Д.). Ребенок, судя по беглости чтения, знал балладу назубок. В этом же письме Жуковский сообщает о том, что дочь хозяйки Анна Михайловна Хитрово читает его баллады «с удивительным, как говорят, совершенством» [341, 14].
Осенью того же года Жуковский посещает царский двор в Павловске, где в течение трех дней читает свои баллады, в том числе, конечно, и «Светлану». «Во дворце баллады приводили слушательниц в восторг» [331, 251]. После этого визита Жуковский и получает высочайшее предложение стать чтецом императрицы Марии Федоровны [см.: 136, 85–89].
В 1820 году Н. И. Греч уже включает «Светлану» в составленную им «Учебную книгу по российской словесности» [см.: 95, 345–352]. С этого времени баллада Жуковского, прочно закрепившись в качестве обязательного текста школьных учебных программ, регулярно входит в многочисленные хрестоматии для гимназий и других средних учебных заведений[18].
Хрестоматийные тексты играют в культуре особую роль — известные всем (или очень многим), они создают общедоступный язык; ими оказывается возможным оперировать без отсылок в различных языковых, культурных и бытовых ситуациях. Достаточно бывает намека на такой текст, чтобы вызвать в собеседнике нужные ассоциации.
«Тиражирование» текста баллады продолжается в разных кругах русского общества. Александра Протасова (Воейкова), адресат баллады Жуковского (о которой речь впереди), в одном из писем 1823 года сообщает о каком-то драматическом представлении «Светланы» в Петербурге: «Бедная Светлана была ужасна вчера! Были пресмешные облака, которые поднимались с полу одновременно со Светланой в газовом занавесе, и это было так безобразно…» Героиню изображала известная актриса Екатерина Семенова, причем, по выражению той же Воейковой, «с такой трагической манерой, что это имело вид совершенной пародии. Невозможно было не смеяться!» [307, II, 40].
К концу 1820‐х годов знание «Светланы» наизусть становится едва ли не обязательной чертой образования провинциальной «культурной» барышни, о чем свидетельствует хотя бы характеристика героини поэмы В. Л. Пушкина «Капитан Храбров» (1830):
Наташа многое уж знала:
Умела колпаки вязать,
На гуслях песенки бренчать
И полотенца вышивала
<…>
Большие букли завивала,
«Светлану» наизусть читала… [255, 69].
В стихотворении Н. М. Языкова «Островок» «девица-краса» читает в беседке «поэта Светланы, / Вольтера, Парни…» [378, 54]. Н. Н. Веревкин, автор повести «Кокетка», опубликованной посмертно в 1839 году в «Библиотеке для чтения», противопоставляя своей героине ее соучениц, следующим образом характеризует круг их культурных интересов:
Когда ее сверстницы учили наизусть «Светлану», плакали, читая Ламартина, вспыхивали завистью, глядя на ротик Доминикиновой Сивиллы, или наперерыв разыгрывали мотивы из «Семирамиды», она удивлялась и пожимала плечами [263, 165].
На протяжении многих десятилетий баллада Жуковского «Светлана», по выражению А. А. Шаховского в комедии «Липецкие воды» (1815), «питала нежный вкус» своих многочисленных читателей и особенно читательниц [361, 120].
«Раз в крещенский вечерок…»
Известность «Светланы» росла год от году. В 1822 году Катерино Кавос, композитор и дирижер итальянского происхождения, долгое время работавший в России и чутко уловивший потребность русского общества в национальном музыкальном театре, сочиняет первую (но далеко не последнюю!) оперу на сюжет «Светланы». В 1830‐х годах три песни на слова «Светланы» написал А. Н. Верстовский. В 1840 году баллада была положена на музыку Г. Арнольдом[19], а в 1846‐м состоялась премьера новой оперы на ее сюжет — Ф. Толстого. Баллада перелагалась на музыку и целиком, и фрагментами; в песенниках строфы из нее (преимущественно начальные — «Раз в крещенский вечерок…») встречаются с середины XIX века [см., например: 50, 124; 237, 237–238; 234, 294–295]. Особо показательным свидетельством широты круга известности «Светланы» представляется ее вхождение в народную культуру: появление фольклорного варианта текста, лубочных изданий баллады, а также включение фрагментов из нее в народную драму «Царь Максимилиан» [см.: 61].
Баллада Жуковского «Светлана» являет собой пример того, как литературное произведение постепенно превращается в текст, выполняющий не только литературные функции. Она как бы прорывает границы своей художественной природы и начинает самостоятельную жизнь в различных сферах русского быта.
Из двадцати строф «Светланы» самыми известными становятся первая, где дается этнографическое описание святочных гаданий («Раз в крещенский вечерок / Девушки гадали…»), и те, в которых изображается гадание героини («Вот в светлице стол накрыт…»). В хрестоматиях для младших классов гимназий, как правило, были представлены именно эти отрывки; они же исполнялись и в качестве песен [см., например: 276, 447, 448]. Однако и другие строфы, фрагменты, отдельные строки из «Светланы» с удивительным постоянством цитировались в литературных произведениях, воспроизводивших атмосферу святок. Текст баллады, будучи «на памяти у любого человека, неравнодушного к русской поэзии» [209, 161], буквально разбирался на цитаты, которые, как писал Ю. Н. Тынянов о хрестоматийных текстах, сохраняя «старую эмоциональность», вводили предшествующий литературный и культурный опыт и закрепляли его в культурном сознании [338, 254].
Эпиграфичность — особое свойство текста, способность его фрагментов служить ключом, задавать тему или настроение другим произведениям. Это свойство в высшей мере характеризует балладу Жуковского, строки которой бессчетно использовались в качестве эпиграфа. Приведу ряд примеров: эпиграф к пятой главе «Евгения Онегина»: «О, не знай сих страшных снов / Ты, моя Светлана»; эпиграф к повести Пушкина «Метель»: «Кони мчатся по буграм, / Топчут снег глубокий…» и еще десять строк[20]; эпиграф к седьмой главе первой части романа И. И. Лажечникова «Ледяной дом» (1835): «Раз в крещенский вечерок…» и следующие три строки; эпиграф к газете В. Н. Олина и В. Я. Никонова «Колокольчик» (1831): «Чу!.. в дали пустой гремит / Колокольчик звонкой»; эпиграф (равно как и само название) к рассказу «Крещенский вечерок» некоего Сороки «Раз в крещенский вечерок…» [309, 12–14]; эпиграф к музыкальной пьесе «Декабрь. Святки» из цикла «Времена года» Чайковского; эпиграф к третьему посвящению «Поэмы без героя» Ахматовой «Раз в крещенский вечерок…»[21]. Реминисценция из «Светланы» включена в стихотворение А. Н. Глебова «Ночной путь»: «Но… чу!.. сквозь сон им колокольчик слышен» (1831) [84, 1]; название «Крещенский вечерок» получают тексты святочного содержания, а также сборники святочных и рождественских рассказов [см., например: 158; 35, 10–11; 103, 6–8].
Как бывает со всяким широко известным произведением, баллада Жуковского вызвала множество пародий и литературных переделок[22]. В мемуарах А. А. Григорьева упоминается «знаменитая пародия на Жуковского „Светлану“». Б. Ф. Егоров указал, что здесь имеется в виду ходившая в списках по рукам в конце 1830‐х годов «Новая Светлана» М. А. Дмитриева, представляющая собой вовсе не пародию на балладу Жуковского, а сатиру на Н. А. Полевого, написанную в ритме «Светланы» и
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
