поражения. Согласно этому направлению, MIOT представляет собой возможность сократить общую площадь присутствия вооруженных сил за счет отказа от ненужных платформ. Как и в коммерческом бизнесе, это предполагает, что внедрение интеллектуальных устройств приведет крупные профессиональные армии к переосмыслению своих ролей. Если это так, то подобно тому, как онлайн-шопинг помогает сделать торговый центр устаревшим, военные должны либо смириться с перспективой значительных структурных изменений, либо с возможностью поражения в войне (McFate 2019).
В сценариях конфликтов, не связанных с полномасштабной войной, логика МИОТ распространяется на само гражданское общество. В этом отношении гражданский Интернет вещей (IOT) (см. Приложение) или мобильные устройства, такие как смартфон, также могут быть использованы в качестве оружия. Как и МИОТ, эти устройства являются узлами в цепи поражения, но они также служат способом распространения дезинформации. Как средство сбора разведданных, смартфон позволяет отслеживать, с кем вы разговариваете, куда вы ходите, с кем встречаетесь, как путешествуете и что покупаете. То, что вы видите и изображаете на видео, снятом камерой вашего телефона, помогает определить цели, с которыми можно вести кинетическую борьбу или оказывать на них политическое влияние. Таким образом, смартфон становится вектором, определяющим концепцию будущего поля боя, формируя представление о доставке боеприпасов к целям, как Amazon доставляет посылки покупателям.
Совокупный эффект этих геополитических, геоэкономических и технологических изменений изменил понимание и ведение войны. Война и ее репрезентация превратились друг в друга. Умные устройства стали одновременно и способом репрезентации войны, и узлом ее практики. Средства массовой информации и оружие переплелись друг с другом. Информационные инфраструктуры, обеспечивающие производство и потребление данных, также позволяют нацеливаться на отдельных людей, что имеет больше общего с охотой на людей, чем с представлениями о войне как о поединке. Умные устройства открывают возможность, что поражение может быть нанесено так, что противник не будет знать, что он является мишенью. По большей части цепочка поражения скрыта, она становится заметной только в тот момент, когда боеприпасы поражают удаленные цели. Эта новая экология войны игнорирует государственные границы и юридические юрисдикции. Трансгрессия бинарных различий между внутренним и внешним государством была обычной чертой политического насилия на протяжении веков. Разница сегодня в том, что никто не может притворяться, что этих нарушений не происходит.
С появлением смартфонов война приобретает все более широкие масштабы. Теперь люди могут производить, публиковать и потреблять медиа на одном и том же устройстве. Это в корне нарушает контроль над официальным повествованием со стороны государственных менеджеров по коммуникациям, хотя и заменяет существующие новостные платформы и каналы. Теперь государство должно кооптировать компании, управляющие потоками данных, которые формируют опыт войны, или пытаться регулировать их таким образом, чтобы вынудить их передавать данные. В открытых обществах глобальные технологические компании оказываются в уникальном положении, способном влиять на решения национальных правительств, угрожая отменой услуг или инвестиций. Они могут заставить замолчать Дональда Трампа, который, будучи уходящим президентом США, был вынужден создать собственную платформу социальных сетей, чтобы вновь обрести голос. Аналогичным образом, столкнувшись с регулированием или налогообложением, компания Facebook пригрозила удалить новостной контент со своей австралийской платформы и заявила британскому правительству, что будет отзывать инвестиции из Великобритании. В противовес этому в более авторитарных государствах закон может быть просто переписан таким образом, чтобы заставить высокотехнологичные компании выбирать, где и как им работать. Однако в обоих случаях виртуальные классы стали ключом к разблокированию возможностей государства по восстановлению контроля над полями сражений XXI века. В то же время государству не хватает опыта и знаний, чтобы должным образом контролировать технологии, от которых оно теперь зависит.
То, как война переживается, записывается и понимается, радикально изменилось. Если раньше привилегированный доступ к полю боя имели только солдаты и внедренные журналисты, то теперь война повсюду, ее доносит до нас мощь смартфона и информационных инфраструктур, на которые он опирается. Следствием этого является то, что компании, которые являются посредниками в нашем взаимодействии с войной и миром, обладают феноменальной властью, чтобы формировать способ передачи и восприятия войны. Это создает разрыв между тем, для чего правительства и военные говорят о войне, и тем, как ее воспринимают другие. Это имеет очевидные последствия для того, как политическое насилие понимается теми, кто ему подвергается, и предполагает, что то, что делают профессионалы насилия и как это переживается, имеет последствия для оправдания силы.
Пытаясь тщательно изучить эти явления, данная книга деконструирует проблемы, которые ставит перед нами Радикальная война. В главе 1мы рассматриваем запутанное и непрозрачное проблемное пространство, возникающее в результате взаимодействия связанных технологий, человеческих участников и политики насилия. Наша цель - рассмотреть войну и ее репрезентацию в XXI веке и выявить некоторые из центральных вызовов, составляющих то, что мы называем новой экологией войны.
В главе 2 изложены аналитические инструменты, которые помогут осмыслить изменения, произошедшие благодаря появлению новой экологии войны. В этой главе дается определение того, что мы понимаем под иерархией насилия и участием в войне. Это поможет сориентировать читателей в том, какие последствия Радикальная война несет в себе по трем нашим организационным измерениям: данные, внимание и контроль.
Глава 3 посвящена траекториям движения данных и тому, как данные движутся с разной скоростью в зависимости от информационной среды, в которой они находятся. Мы описываем повествовательные последствия этого по двум основным направлениям. Первая связана с ускорением боевых действий. Вторая связана с тем, как военные бюрократии осмысливают войну. Мы утверждаем, что эти две динамики несовместимы друг с другом и разрушают наше понимание войны.
В главе 4 показано, как эти траектории данных возникают в популярных дискуссиях и формируют их, как они сочетаются и переплетаются с устоявшимися нарративами о войне. Это гарантирует, что память имеет большее значение, чем история. В свою очередь, мы показываем, как схематизация памяти (см. Приложение) определяет способ фиксации внимания.
В главе 5 рассматривается меняющаяся роль цифрового архива (наше определение архива см. в Приложении) как хранилища и средства идентификации цели с помощью анализа данных. Здесь показано, как внимание опосредуется с помощью технологий, которые используются . Это меняет модели идентификации противника: от восприятия врагов с точки зрения их культового статуса к восприятию их через призму архива. В результате появляется бесконечная возможность создавать цели.
Наконец-то, Глава 6 посвящена тому, как работают контроль и влияние в новой экологии войны. Здесь мы рассматриваем пересечение информационных инфраструктур и меняющуюся полезность военной силы. Эти инфраструктуры определяют возможности влияния на принятие решений как для вооруженных сил, так и для тех людей, которым приходится решать, к каким сетям подключаться, даже если
